...В твоих глазах застыла боль
Я разделю ее с тобой...
("Кипелов")

Я прибыл в Хогвартс так быстро, как только позволял порт-ключ. Из-за разразившейся войны анти-аппарационные заклинания были наложены практически на каждый дюйм острова, будь все проклято! Что уж говорить по поводу защиты Хогвартса! Порт-ключи снабжаются неимоверным количеством контр-заклятий и паролей, чтобы одно из защитных заклинаний ненароком не убило того, кто перемещался. В Больничное крыло я влетел уже спустя десять минут после прибытия, едва не сбив с ног мадам Помфри. Совсем поседевшая и сильно бледная медсестра, однако, встретила меня с грустной улыбкой.
- Рада, что ты смог приехать, Сириус, - тихо сказала она.
- Я тоже, - довольно безразлично сказал я, обводя взглядом двери палат, - где он?
- Ремус? Пойдем, - голос Помфри совсем потускнел. Это меня насторожило.
Я вслед за медсестрой вошел в огромную белоснежную палату. На кроватях лежали раненые на поле боя. Однако мы шли дальше, и вскоре Помфри подвела меня к одиноко стоящей ширме.

Зайдя за белую перегородку, я едва не столкнулся нос к носу с Гарри.
- Привет, - он постарался улыбнуться мне, но его улыбка никак не сочеталась с тоской в зеленых глазах. Не говоря больше ни слова, он быстро покинул маленькое пространство, отделенное ширмой. На кровати лежал Рем, бледный, словно вылитый из воска. И можно было бы принять его за мраморное изваяние, если бы не напряженно сдвинутые брови и дрожащие бормочущие губы. Кожа была настолько белой, что на щеках проступили редкие веснушки, о которых раньше я даже не подозревал. Я плюхнулся на колени рядом с кроватью, и сжал холодную, как лед кисть.
- Рем, - мой голос осип, как от ангины.
Веки вздрогнули и приподнялись, темно-янтарные глаза, потускневшие, словно запылившееся стекло, взглянули на меня.
- Си.. риус, - почти неслышно, на выдохе, шепнул он, едва шевеля губами.
- Реми, господи, - я нервно закусил губу, не зная, что ему сказать. Переполнившие меня эмоции и чувства нельзя было выразить словами. Веки вновь опустились, бледные губы чуть приоткрылись. Только тихое дыханье со слабым грудным хрипом давало понять, что жизнь еще не покинула его.
- Ему сейчас очень тяжело, - послышался позади голос медсестры.
- Что с ним? – не оборачиваясь, спросил я. Ведь мне так толком ничего и не объяснили – только прилетела сова с запиской, сообщили, что Ремус попал в Больничное крыло, и еще неизвестно, выживет ли он.
- Серебро, - почему-то шепотом произнесла Помфри, - серебряная сыворотка, введенная в кровь.
Я закрыл глаза и уронил голову на руку. Господи, Реми! Нет! Но это звучало, как приговор.
- Неужели ничего не может ему помочь? – горло сдавило, говорить стало почти больно.
- К сожалению, нет, - Помфри, чувствовалось, удерживала свой официальный тон с трудом. Я поднял голову, разглядывая бледное лицо Ремуса. Реми... а я ведь так и не сказал тебе ничего... ждал, думал – не время, еще рано... Я должен тебе сказать, должен!.. Что я люблю тебя, я должен это сказать...
- Сколько ему осталось? – говорить становилось все сложнее, слова словно вязли в смоле.
- Не больше полутора недель, - Помфри вздохнула, - и то поговорить с ним не удастся, он будет постоянно терять сознание...

Я закрыл глаза, под веками стало горячо от закипающих слез.
И я так и не смогу тебе ничего сказать! Рем! Ты не можешь так просто бросить меня! Нет, Рем! Прошу тебя!
- Но есть одно средство, - в голос медсестры добавился напускной холод.
Я встрепенулся и посмотрел на нее..
- Какое средство?
Помфри чуть нахмурилась, словно собиралась сказать что-то нелицеприятное.
- Средство, которое вернет Ремуса в сознание, - сказала она, - но тогда он продержится не больше суток... А потом он, - она на миг замолчала, но так и не закончила фразу, - это oчень сильное зелье... Но на двадцать четыре часа оно даст ему полноценную жизнь... только потом все равно...

Ее голос ослаб и оборвался. Она судорожно провела рукой по щеке, смахивая нежданную слезу. Мне не хотелось даже думать о том, чтобы добровольно сократить жизнь Рема. Но... но он уже и так почти умер... Я смог бы поговорить с ним... Мысли бились в голове, противореча друг другу... Я так и сидел на полу, наплевав на затекшие колени. Поглаживая холодную ладонь Рема, я судорожно пытался принять решение. То и дело накатывала волна горького отчаянья, хотелось бить стекла и кричать, кричать о несправедливости судьбы, проклинать эту войну, проклинать весь мир! Но это все бесполезно. И такое чувство, словно выход из этой ситуации – здесь, рядом. Только протяни руку в нужном направлении. Но густой туман безвыходности, почти осязаемый, не позволял даже пошевелиться. Рем несколько раз приходил в себя, шептал мое имя... и снова проваливался в темноту забвенья. Я не заметил, как уснул. Открыв глаза, я снова увидел лицо Рема, в свете юной зари оно казалось высеченным изо льда, кожа была словно прозрачной. Бледные сухие губы, искусанные и обветренные, были плотно стиснуты, как от боли. Я осторожно провел ладонью по лицу Рема, и он вдруг потянулся за моей рукой.
- Сириус, - шепнул он, и вновь потерял сознание.
- Рем, - слезы бессилия жгли глаза. И решение пришло само собой. Уже не было смысла сомневаться.

В восемь утра Помфри пришла в палату. С обычным, повседневным, видом она несла в руках жестяной поднос, накрытый белой тканью.
- Ты уверен? – осторожно спросила она, ставя поднос на тумбочку у изголовья кровати. Я только кивнул. Ткань вспорхнула с подноса, открывая маленькую колбу с темной жидкостью и металлически шприц. Игла хищно поблескивала. Я невольно поежился. Жидкость набиралась в шприц медленно, она лениво ползла по игле, заполняя стеклянное пространство. Помфри провела ватой, смоченной в спирту, сгибу локтя Рема и ввела иглу. Я отвернулся. Хотя за последний год войны повидал многое – и действие заклинания, разрывающего на куски грудную клетку, и горы полуразложившихся трупов, и море крови... но это было другим, я не мог выдержать одного вида...
- Остается только ждать, - вздохнув, сказала медсестра, положив опустевший шприц на поднос, - около сорока минут...

И, чуть пригнув голову, она быстрым шагом удалилась. Сорок минут... Сорок минут, Реми... и потом у нас будут всего сутки... всего двадцать четыре часа в противовес вечности... Я не хочу тебя терять! Слишком много невысказанного между нами, слишком мало понимания, которого мы оба заслуживаем, слишком... слишком... Из забвенья меня вывело осторожное касание, чьи-то пальцы перебирали мои волосы. Вскинувшись, я увидела приподнявшегося на локте Рема. Его взгляд был печален, но, встретив мои глаза, он чуть просиял.
- Реми! – я судорожно сжал его в объятьях.
Пожалуйста, пусть все будет просто дурным сном! Пусть нет никакой близкой смерти... пусть...
- Спасибо, Сириус, - прошептал он, отстранившись. Неземная тоска его глаз не давала забыть, что будет через двадцать четыре часа...

***

Десять утра. Двадцать три часа до...

Я осторожно придерживал Рема за плечи, помогая ему спускаться по лестнице. Его все еще немного шатало, но он уже не терял равновесие, как час назад - едва поднявшись с кровати, он вновь рухнул обратно от головокружения.
- Все в порядке? – я в сотый раз уже спросил его об этом. Наверное, чтобы просто он не молчал.
- Все хорошо, - с мягкой улыбкой ответил он. Лестница закончилась. Мы прошли по холлу мимо дверей в Большой зал.
Раннее майское утро. Как можно было забыть времена нашего обучения в Хогвартсе, когда в такие майские деньки совершенно не хотелось думать о приближающихся экзаменах, а только жить в свое удовольствие, существовать и радоваться себе. Только Рему удавалось утихомиривать нас с Джеймсом, и заставить хоть немного времени посвятить книгам.

Полдень. Двадцать один час до...

Мы просто гуляли по таким знакомым местам. Чем жарче грело солнце, тем сильнее разносился аромат цветения, весны.
- Рем, - я осторожно взглянул в его лицо. Глаза его были закрыты, он блаженно втягивал носом весенние ароматы. Я знаю, что такое для оборотня запахи – своя история в каждом.
- Да? – приоткрылись карие глаза. Тоска в них, казалось, опустилась куда-то на дно, и вновь начали зажигаться те искорки, которые я видел раньше...
- Может... может ты чего-нибудь хочешь? – получилось совсем глупо, но я никак не мог объяснить все словами... сказать…
- Да... я хочу пройтись по Косому переулку, - с грустной, даже чуть виноватой, детской улыбкой сказал он, - я давно там не был...

Два часа дня. Девятнадцать часов до...

Потерять целых четыре часа на подготовке этого проклятого порт-ключа! Но Рем взирал на все с такой простой улыбкой, что я и сам не смог больше злиться. Все это время мы просидели с ним на балконе астрономической башни, глядя на залитые солнцем пейзажи и просто переговариваясь, словно не было никакой темной тучи, нависшей над этим безоблачным миром, нас хрупкой фигурой Рема... Оказавшись на мощеной дороге Косого переулка, Рем первым делом потянул меня к зоомагазину, где много лет назад, еще будучи второкурсниками, мы с ним выбирали ему сову. Разглядывая пестрых сов, мы смеялись, вспоминая, как на Питера набросился маленький пучеглазый совенок, вереща на весь магазин, но вопль Питера ему все равно было не заглушить. И как Джеймс пытался отогнать совенка, а тот только клюнул его в лоб. И, в результате, именно этого совенка Рем купил себе, чему очень возмущались все, кроме меня... После зоомагазина мы посетили кафе, в котором на пятом курсе устраивали тайное свидание Джеймсу с Лили. А ведь ничего так и не поменялось. Даже на деревянной поверхности углового столика, скрытого за большой вазой с цветами, так и осталось вырезанное ножом сердечко, в котором были вписаны имена – Джеймс и Лили. Повезло ли нам или я бессознательно выбрал этот столик – но мы и сейчас сидели за ним. Рем поедал мороженое – его любимое, с шоколадной крошкой, а я только наблюдал за ним, не притронувшись к своей порции.

Никак не хотелось верить, что всего несколько часов спустя Рема уже не будет. Что завтра, в это же самое время, я не смогу перекинуться с ним парой слов, не смогу... сказать ему... Краем глаза я заметил на столе еще одно сердечко, поменьше. Немного неровное, торопливо вырезанное. И внутри было что-то написано, я сощурился, пытаясь различить буквы. Р... Рем... Рем? Быстро посмотрев на него и убедившись, что он всецело поглощен изучением мороженого, я вновь взглянул на вырезанное сердечко. И в памяти всплыл тот момент... когда я сидел здесь и сам, перочинным ножом, вырезал это... Как мне глупо тогда это показалось, и я даже попытался стереть это – именно потому имя было сложно прочесть, его пересекали несколько зигзагов, но до конца уничтожить его не удалось...

Пять вечера. Шестнадцать часов до...

Напоследок прогулявшись по Косому переулку и даже немного пройдясь по маггловскому Лондону, мы вернулись в Хогвартс. Рем твердо уверил меня, что именно здесь он хочет провести последние... Нет! Я не могу! Реми, мой Реми! Ты не знаешь, что сейчас творится со мной! Теперь мы гуляли по Хогсмиту, и казалось, что здесь каждый дом, каждая дверь, каждое дуновение ветра, раскачивающего вывески магазинов и пабов – все напоминало нам о нашем детстве и юности.
- Помнишь, как мы сбегали сюда по потайным ходам? – с улыбкой спросил Рем, указывая на магазин Зонко. Как и тогда, двери ни на минуту не закрывались: то и дело сновали счастливые дети, с покупками в хрустящих бумажных пакетах, или только собирающиеся купить что-нибудь... Как не помнить...
- Сири, почему ты такой тихий? – обиженно спросил Рем, когда я вновь не ответил на его вопрос. Словно ты не знаешь! Хотя... ты, правда, не знаешь всего.
- Ничего, Рем, - я постарался сказать это как можно непринужденнее, - просто задумался.

Восемь вечера. Тринадцать часов до...

Это праздное шатание мне казалось ужасной тратой драгоценного времени. Ведь его можно было провести... Как? Но это нравилось Рему, и это главное. У меня еще будет время, чтобы потратить его так, как хочу я... Солнце уже начало клониться к закату.
Мы вернулись в Хогвартс, но на ужин не пошли.
- А пойдем в Визжащую Хижину, а? – вдруг предложил Рем, - я давно там не был...

Спорить я с ним не стал, да и мне самому почему-то казалось, что это место – единственное, которое целиком и полностью принадлежит только нам... Как и много лет назад. Взмахом палочки я зажег керосиновую лампу на столе, и комната озарилась янтарным светом. Я заклинанием очистил от пыли покрывало кровати, и Рем тут же опустился на край, оглядываясь с наивным интересом. А я внимательно смотрел на него. И вспомнилось, как много лет назад здесь я сжимал в объятьях плачущего юношу, прося у него прощения за свои глупую шутку, которая могла повлечь за собой очень неприятные последствия...
- Сириус, - голос Рема вновь вернул меня к реальности, - ты опять задумался?
- Прости, - от одного взгляда на Рема грудь сдавило железными тисками, а к глазам подкатила горячая волна. И я не выдержал.
Упав на колени прямо на пыльный пол перед Ремом, я обхватил его талию руками и зарыдал.
- Сириус, - его голос неуверенно дрожал, - что?...
- Реми, - я уже не мог удерживать слова, больше не мог, - прости меня... за все... и, - мне стало не хватать воздуха, - Реми, я люблю тебя...

Тонкая рука скользнула по моим волосам вниз по скуле, и еле уловимым, но настойчивым движением подняла мое лицо за подбородок. Казалось, карие глаза заглядывают мне в душу. Рем склонился ко мне, на секунду замерев в дюйме от моего лица; его глаза закрылись, и он едва ощутимо коснулся моих губ своими. Отдавшись целиком этому ощущению, я подался вперед. Постепенно касания переросли в настоящий поцелуй, жаркий и томительный, поцелуй двух неисправимых романтиков... Минуты текли рекой. Может быть, оставшееся нам время надо было провести именно так?

Десять вечера. Одиннадцать часов до...

Мы так и сидели. Я у ног Рема, обхватив его хрупкое тело, прижавшись щекой к груди, чтобы слышать биение сердца.
- Ты нужен мне... ты нужен мне, Рем, - шептал я, прикрыв глаза, - ты должен жить... чтобы ни случилось...
- Знаешь, - тихо и печально произнес он, перебирая пальцами мои волосы, - говорят, что любовь может все... А взаимной любви нет преград...
Я поднял на него глаза.
- Ты, - почему-то на миг все перестало иметь значение.
Пожалуйста, Рем! Пожалуйста, скажи мне это! Умоляю!
- Я люблю тебя, Сириус, - прошептал он, вновь склонившись ко мне и целуя мои пересохшие губы. Мир потерял четкость, вещи потеряли смысл, время не имело власти над нами. Я поднялся на ноги, оперся коленом о край кровати, не прекращая поцелуя, и уложил Рема на спину, поглаживая сквозь ткань рубашки его грудь…
Сегодня ничего не будет нам мешать, Реми. Никто и ничто!

Три ночи. Шесть часов до...

В замок мы возвращались, словно опьяневшие. От всего, что мы почувствовали, пережили, ощутили за эти четыре часа. А ведь нам не хватило на это стольких лет...
- Пойдем, - Рем потянул меня к лестнице. Мы поднялись на южную башню. По ночам здесь обитает настоящая романтика. В отличие от высокой и недосягаемой астрономической, южная во время нашей учебы не пользовалась такой популярностью у влюбленных парочек. Но это и было ценным... Она была вполовину ниже астрономической, но зато глядела на гладь озера, а вдалеке можно было различить черную тень Запретного леса. На небе сиял месяц, звезды горстями были раскиданы на черном бархате.
Бросив на каменный пол куртку, я сел, прижав к себе Рема. Он положил голову мне на плечо, щекоча шею дыханьем.
- Я так люблю майские ночи, - шепнул он, взяв в свою ладонь мою руку, - слышишь?
- Что? – я замер.
- Соловей, - в свете месяца улыбка Рема казалась чарующей.
И, правда, в тишине ночи крались заливистые трели соловья. Странно, я никогда раньше не слышал его здесь... А прислушивался ли я к ночи?
- Реми, - тихо позвал я.
- М-м?
- Я люблю тебя, - сейчас эти слова казались мне той спасительной соломинкой, которая могла бы спасти все…
- И я тебя люблю, - выдохнул Рем мне в шею, крепко сжимая рукой мою ладонь.

Пять утра. Четыре часа до...

Когда я открыл глаза, то первые несколько секунд не мог понять, где нахожусь. Над головой бледно-голубое небо от занимавшейся зари. Холод кошачьими шагами прокрадывался под одежду.
И, вспомнив все, я встрепенулся.
- Рем!
Он спал рядом, закинув руку мне на талию. Приоткрыв глаза и щурясь спросонок, он вгляделся в мое лицо.
- Все хорошо? – я внимательно смотрел на него. Еще есть время...
- Да, - он сонно улыбнулся, - только холодно...
- Пойдем лучше, - я поднялся на ноги и помог встать Рему.
Расправив куртку, я накинул ее ему плечи. Мне не хотелось вновь возвращаться в палату, но выхода у нас не было – иначе пришлось бы лечь где-нибудь в коридоре... Я совсем не хотел проспать остаток времени, но в тот момент мозг, не получив должного количества сна, требовал покоя. Добравшись до кровати, я уложил Рема и присел рядом, в надежде, что все же смогу прогнать сон. Если и усну, то я все равно не просплю больше двух часов...

Девять утра. Одна минута до...

Я вскинулся, моментально проснувшись, словно что-то меня разбудило. И вдруг... я понял, что... Тихий стон Рема. Вновь смертельная бледность на лице, лоб в испарине, глаза широко распахнуты, губы беззвучно бормочут.
- Рем! Нет, Рем! – я в отчаянье сжал его руку, крича шепотом, срывающимся и молящим, - Рем! Скажи что-нибудь! Рем! Не умирай! Нет!!!

Его взгляд источал боль, по щекам сбегали слезы.
- Сириус, - произнес он через силу, словно кто-то невидимый душил его, - я... буду с тобой... всегда... Я люблю тебя...

Глаза остекленели, дыхание оборвалось на полувздохе.
Я почувствовал, как по щекам бегут слезы.
- И я люблю тебя, Реми...