Слетала осень на карниз,
Стуча в окно крылом.
Усталой памяти эскиз:
Мы были вчетвером.

И в каждой тайне, и в мечте
Мы были заодно.
Как это странно мне теперь,
И страшно, и смешно.

В какой же день, в какой же час
Возник предатель среди нас,
Кто, брата своего предав,
В могилу проводил?
Другого проводил в тюрьму,
А мне оставил лишь луну,
И сам погряз в своём плену,
Собой так и не став.

Слетела осень на карниз
И бьёт в окно крылом.
Я б отдал всё за МИГ, когда
Мы были вчетвером.

Закрыв дневник и вытащив из жилетного кармана старенькие часы, Ремус обнаружил, что пробыл в забытьи около сорока минут, а так же что на этот раз Снейп опаздывал. За окном бежали нестройные стайки всклокоченных облаков, раззадоренные порывистым ветром. Этот ветер то гулял по верхушкам Запретного Леса, то вдруг спрыгивал на высокую траву, где-то возле хижины Хагрида. Глядя на всё это изнутри, из Хогвартса, Ремус особенно остро чувствовал застывшую неопределённость, неподвижный холод, пронизывавший стены замка. То же самое он чувствовал и внутри себя. Разница состояла лишь в том, что по прошествии недели большой замок оживёт и соргеется, а малый будет обречён на одиночество, ибо в мире, где он находится, нет больше никого, кроме самого Ремуса Люпина. Некогда этот замок разделяла с ним Она, часто заглядывали друзья, и было место искреннему веселью. Теперь же остались лишь приведения, смутно прорисовывающиеся в темноте коридоров. Заключённый в глубинах собственной души, Ремус вздрогнул, когда быстрый стук и скрип открывающейся двери вырвали его обратно в мир большого замка.

Не глядя на обитателя комнаты, Снейп поставил чашу с зельем на письменный стол и, буркнув единственное: «Вот. Готово», из серии «желаю приятно подавиться», развернулся на каблуках и направился к выходу.

- Спасибо, Северус. Похоже, ты избегаешь меня. – Заметил Люпин, когда зельевар уже коснулся массивной дверной ручки.
Северус обернулся.

- У меня нет причин избегать тебя, но, - голос его звучал немного раздражённо, как и всегда - должен заметить, разговаривать мне с тобой тоже не о чем.
Не отходя от двери, Снейп, судя по всему, рассчитывал на быстрое окончание бессмысленной беседы.

- Старая вражда… но ведь нам уже не по пятнадцать. Может быть, пора прекратить всё это?! – заметил Ремус хриплым, почти срывающимся от простуды голосом.

На сей раз, зельевар снизошёл до того, чтобы подойти ближе.
- Возможно, об этом тебе стоило подумать двадцатью двумя годами раньше, когда ваша весёлая компания объявила на меня охоту.
Ремус чувствовал, что его хотят поставить на место. На место врага, надёжно закрепившееся за ним в душе нынешнего собеседника, Мерлин знает сколько лет назад.

- Нельзя жить только прошлым…
- Знаешь что, Люпин, ты меньше всего походишь на человека, который имеет хоть малейшее представление о том, как нужно жить, - насмешливо скривился Северус. – Во что ты превратился?
- Не нужно распаляться. Я думал нам удастся поговорить без твоих ёрничаний.

Зачем он это говорит? Ремус и сам не мог понять. Пустота, затягивавшая его, теперь не вызывала желания сопротивляться.
- Думал, ты изменился. – Закончил свою мысль Ремус.
- В следующий раз пришлю с зельем эльфа . – Подытожил Северус и уже уверенно хлопнул дверью.

«Что его так разозлило?» – думал оборотень, опершись локтями на письменный стол и глотая еле тёплое зелье.

-Первое сентября на носу, а у нас ещё толком ничего не готово! – Возмущалась профессор МакГонагалл, стряхивая пепел с длинной дамской сигареты. – Мистер Филч всё ещё не отреставрировал женский туалет на третьем этаже!
- Позвольте, профессор, ведь он не работает уже столько лет… - осторожно заметил Люпин.
- И то, что этот бардак творится в течение уже стольких лет является аргументом для того, чтобы продолжать славную традицию?

- Во всяком случае, нам не придётся создавать отдельный бассейн для бедняжки Миртл – попробовал отшутиться Ремус. Но профессор, похоже, не разделяла его миролюбивых настроений.

- Директор на неделю уехал в Лондон, а мы не можем подготовить Школу к учебному году. Вы, Ремус, между прочим, тоже не доделали свою работу.

Но этого упрёка оборотень уже не слышал. При упоминании имени директора, в груди как-то защемило. Дамблдор был единственным, кто способен выслушать и понять его, и в этих стенах, и за их пределами.