Ремус вздрагивает, просыпаясь от неглубокого сна, открывает глаза. Бледный солнечный свет проникает сквозь почти голые ветки деревьев. В комнате холодно; не согревает даже лишнее одеяло. Он переворачивается, свешивает ноги с кровати. Одевает робу, перекинутую через спинку единственного в комнате стула. Все выглядит так, как и всегда. Как и должно быть. Он думает, может быть сегодня. Он ждет много месяцев. После того, как пришло маленькое, но содержательное письмо от Дамблдора. Он позаботился о том, чтобы у него всегда была запасная еда, чистые полотенца. Подушка и одеяла аккуратно свернуты на кровати в его кабинете.

Он одевается и спускается вниз, чтобы приготовить утренний чай. Пьет его в кабинете, параллельно просматривая Пророк. Закончив читать, он аккуратно сворачивает газету и складывает ее поверх стопки уже прочитанных. В субботу он сожжет их в камине. А в воскресенье начнет новую стопку.

По крайней мере, обычно так все и происходит. Но все может измениться в любой день, в любую минуту. Он знает это. Только он не знает, когда.

Он выходит на крыльцо, погружаясь в яркое утро. Небо было такое же чистое почти весь октябрь. Но в начале ноября солнце ярко светит сквозь почти облетевшие ветки деревьев. Листья устилают землю ковром, они ломаются с тихим треском под ногами Ремуса. Он идет к опушке леса возле своего дома.

Он приближается к черному силуэту дерева и становится под ним, так он делает каждое утро в одно и то же время, прислонившись левой стороной к стволу и жмурясь на солнце, он смотрит прямо на небо сквозь ветки дерева. Каждые день они все те же; дерево, земля, его дом и небо. Одни и те же составляющие картинки. Но каждый день все меняется понемногу. Цвет неба, твердость земли, запах в воздухе, птицы, которые вьют гнезда и покидают их с наступлением холодов. Листья, набирающие свои истинные цвета, вянут, а затем падают на землю, ломкие и коричневые.

Этим утром дерево совсем голое. Последние листья, которые еще вчера утром цеплялись за ветки и тихонько шелестели на ветру, сегодня где-то внизу, может быть, уже превратились в коричневую пыль под ногами Ремуса. Небо, бледно голубое и яркое в его глазах, кажется проткнутым насквозь венами голых ветвей. Ремус откидывает голову на ствол и в этот момент он впервые улавливает новый запах в воздухе.

Инстинкт подсказывает ему немедленно бежать. Однако он продолжает стоять на месте, смотреть на небо, пока не слышит приближающиеся шаги, шелест сухих иголок под ногами. Сириус останавливается в нескольких шагах, и Ремус наконец опускает взгляд на него. Сириус задерживает дыхание, хочет что-то сказать.

«Ремус», все, что он может выговорить, а Ремус может лишь смотреть. Это не тот Сириус, которого он знал, и не тот Сириус, которого он видел в Хогварце, униженный, грязный и едва узнаваемый. Он по-прежнему очень худой, но кажется более реальным; резкие черты смягчились. Его волосы растрепаны, но они чистые и почти блестят. На его бледных щеках едва заметный румянец, ноябрьское солнце отражается в его глазах.

«Ты выглядишь… хорошо. Здоровым». Голос Ремуса звучит хрипло и неуверенно. Он вдруг отчетливо сознает, что у него самого в волосах седина, а в уголках глаз и губ – морщины. Ремус осознает время – каждую секунду, которая проходит, пока они стоят друг напротив друга, каждый год, который так не увидел их вместе, превратив их в таких. Изменившихся.

Сириус смеется тепло в морозный воздух и отворачивается, оглядывая дерево, землю. «Ты же знаешь, Арабеллу. Я не смог выбраться, пока не съел столько еды, сколько не съел за… в общем, за все предыдущие годы». Его взгляд вновь встречается со взглядом Ремуса. Ремус хотел бы отвернуться, улыбнуться так же тепло и просто как Сириус. «И прическа», добавляет тот, взъерошивая волосы на затылке.

Ремус понимает, что он должен что-то сказать. Что-нибудь об Арабелле и ее привычках. Спросить Сириуса, видел ли он уже Мундунгуса. Но он молчит, из-за слов, которые могут вырваться Сириус, прости меня. Прости меня. Прости. Я подвел тебя. Я поверил им, предал тебя и ненавидел тебя, и нет ничего, что бы я мог поделать с этим, и мне так ужасно жаль. Прости, прости, прости. Он не может произнести этого вслух. Это неадекватно, бормотание, которое не может сблизить их или убить время, которое отделяет их друг от друга. Даже отголосок этих слов у него в сознании заставляют его колени слабеть, а дыхание становится прерывистым.

Сириус по-прежнему смотрит на него. Повисшая тишина кажется ощутимой, и Ремус понимает, что его очередь сказать что-то. Весь вид Сириуса, его слова, выражение непринужденны. Ремус отчаянно хочет сказать что-нибудь подобное, чему Сириус похоже смог вновь научиться за время своей свободы.

Один год. Всего год. Ремус помнит о тринадцати годах, и понимает, что заслуживает этих лишений.

«Ремус». Это почти шепот. Сириус осторожно протягивает к нему руку, осторожно касается пальцами его лица. Ремус вздрагивает, потому что пальцы такие теплые по сравнению с морозным, сухим воздухом.

«Ты не обязан… Я получил письмо от Дамблдора. Давным-давно. Ты можешь остаться здесь, сколько хочешь… сколько нужно. Я пойду… Я приготовлю чай». Он начинает двигаться вокруг Сириуса, осторожно, стараясь не дотронуться до него, затем шагает прямиком к дому по мертвым листьям и сухой траве, не оглядываясь, чтобы проверить, идет ли Сириус.

Один в своей крошечной кухне он наклоняется над пустыми чашками, чтобы перевести дыхание. Он не может этого сделать. Как он может сделать это?

Он слышит шелест робы Сириуса в проеме двери, прежде чем тот произносит, «Послушай, Ремус, я сожалею, что так долго. Я сначала заехал ко всем остальным, потому что подумал, что я мог бы… ну в общем, что я мог бы остаться здесь дольше. Но мне не обязательно…»

Ремус не успевает подумать, прежде чем резко обернуться и посмотреть на Сириуса расширенным глазами. Ты сожалеешь? Звучит в его сознании, но он опять молчит. Сириус выглядит озабоченно, неуверенно переминаясь в дверном проеме, как будто он может повернуться и убежать при малейшем признаке опасности. Его глаза ярко блестят, наблюдая за Ремусом, как будто тот вот-вот двинется, набросится на него или убежит.

Тишина повисает вновь, пока Сириус не нарушает ее. «Я приготовлю чай». Он проходит мимо Ремуса и поднимает чайник, наполняет его водой. Ремус наблюдает за ним. Что происходит? Он был уверен, что готов к этому утру. У него был целый год, чтобы подготовиться к вторжению. Он был готов принять любые слова обвинения от Сириуса. Он бы покорно принял даже побои. Но Сириус не кричит, не грубит, не жалуется на пытки, которые ему пришлось перенести, или на недоверие Ремуса, его неверность, слабость его любви. Сириус готовит чай.

Ремус садится в кресло за крошечный дубовый стол. Он слышит хриплые звуки своего дыхания. И тут Сириус оказывается рядом с ним, на коленях, отнимая его руки от лица, забирая их в свои, согревая. Он обеспокоено смотрит на Ремуса снизу вверх.

«Ты хочешь, чтобы я ушел?» Вопрос звучит спокойно, и … губы Сириуса перестают дрожать, когда он сжимает их вместе.

«Куда?» устало говорит Ремус и Сириус улыбается слегка.

Он снова серьезен, и вновь спрашивает, «Ты хочешь, чтобы я ушел? Я мог бы… Мундунгус сказал, я мог бы остаться с ним, если нужно, но я думал… Я бы лучше остался здесь, если ты захочешь».

Если ты захочешь. Ремус смотрит в усталое лицо и видит, схожие линии, такие же, как и у него самого, и даже больше на лбу – прямо над глазами. «Нет. Конечно, я хочу, чтобы ты был здесь».

Только когда он чувствует словно дуновение ветра на щеке, Ремус осознает, что Сириус ждал его ответа, затаив дыхание. Он вот-вот скажет это, Прости меня, когда Сириус сжимает его руки, отпускает их и встает. Чайник свистит и Ремус смотрит, как он наливает воду в чашке, роется в ящике в поисках чая и сахара.

Чашки позвякивают, когда Сириус опускает их на деревянный стол. Ремус смотрит в свою дымящуюся чашку. Он поднимает ее и пробует слишком сладкий чай, пока он не обжигает его язык. Сириус наблюдает за ним, сжав руки вокруг собственной чашки, его пальцы дрожат легонько. Ремус наблюдает за его пальцами. Может быть вот оно. Сириус будет мучить его этими нежными жестами на расстоянии полу метра, красивыми изящными пальцами вокруг нераспробованного чая. Однако, не смотря на то, что Ремус не знает, лучшее ли это наказание для него или худшее, он согласен вынести его.

Но руки покидают чашку, и Сириус кладет их ладонями на стол, «Ремус», он глубоко вздыхает, словно с трудом, «могу я просто… могу я…» Он запинается, отодвигаясь от стола, и он уже на коленях, рядом с Ремусом.

Ремус по-прежнему смотрит на чашку, где только что были пальцы Сириуса, пока тот не кладет руку на шею Ремуса сзади, заставляя его посмотреть на себя. Все тело Ремуса реагирует на прикосновение, его сердце бьется быстрее и кровь приливает к лицу. Сириус держит его так несколько секунд, а затем притягивает вниз в неуклюжем объятии, Ремус наклоняется, его колено упирается Сириусу в бок. Ремус двигается, поворачивается на стуле, Сириус подтягивает его ближе, прижимаясь головой в изгиб шеи, отчаянно хватаясь руками за робу и волосы.

Ремус не знает, чье это желание. Кто кого успокаивает. Он думает, что, возможно, это неважно. Волосы Сириуса мягкие на его подбородке, гладкие мышцы натянуты под его прикосновениями. Он отодвигается, поднимает руки и дотрагивается до лица Сириуса. Опускает голову и целует линии на лбу, морщинки в уголках его глаз, нежную сухую кожу на контуре губ.

Сириус притягивает его. Притягивает его со стула, на пол, так что они оба на коленях и Сириус может поцеловать его. Он отвечает на нежные прикосновения Ремуса с отчаянной силой, которая оставляет их обоих бездыханными. Ремус держится за него, впивается пальцами в плечи Сириуса и держит его, как он всегда мечтал. Сириус продолжает притягивать его ближе, обнимать крепче, пока не прижимает слишком сильно, и они полу падают, полу соскальзывают на пол, в последнюю секунду, Ремус опирается на руку.

Сириус смеется и Ремус тоже не может удержаться от смеха. Это какой-то новый старый звук, и Ремус не может насытиться им. Но он позволяет Сириусу увлечь его в поцелуй вновь, и его бедра прижаты к полу, и он отстранено думает, что он никогда не был здесь – он уже много лет живет в этом доме, ходит по этому полу, но он никогда не падал на него, никогда не стоял на коленях и никогда никто не целовал его здесь. Его мысль следует в другие комнаты дома, на улицу, к черному дереву, листьям и небу. «Останься», шепчет он в губы Сириуса и чувствует его улыбку в ответ.


My love came back to me Under the November tree Shelterless and dim. He put his hand upon my shoulder, He did not think me strange or older, Nor I, him.

- Frances Cornford, All Souls’ Night