Где-то там, за дверью начинается утро. Полное надежд учеников на новый день, оно несется по бесконечным коридорам, оставляя за собой шлейф привычных школьных звуков, которые, отразившись семь с половиной раз от стен кабинета, вытаскивают сознание Люпина из тяжелой дремоты. Шлепанье подошв по ступеням, монотонный гул голосов и редкие резкие окрики учителей – не громче и не взволнованней, чем обычно, так что Люпин не торопится подниматься со своей импровизированной кровати на полу. Тошнота и ощущение, будто вчера вечером он съел несвежее карри, безраздельно властвуют над его телом. Только вот домашние эльфы в Хогвартсе не готовят карри, чересчур экзотично для них. Он сглатывает, но привкус желчи не уходит.

Гримаса искажает его лицо; однажды он где-то читал, что рвотные позывы можно подавить улыбаясь. Эта гримаса - самое близкое к улыбке выражение лица, из всех, что у него могут получиться сегодня утром. Утром после превращения, когда каждый мускул напряжен, каждая мышца сведена судорогой. Все, что ему нужно сейчас, - горячая ванна, чтобы унять боль в ноющих костях, да чашка крепкого чая – усмирить неведомую силу, крутьмя крутящую внутренности.

Сделав над собой усилие, он может разобрать отдельные голоса суетящихся в коридоре людей. Недовольные, взволнованные – детские. Твердые, уверенные – учителей. Миневра, как всегда, спокойна и рассудительна; нотки скрипучего напряжения почти не проскальзывают. Она заставляет всех замолчать и сообщает, что сегодня сама будет вести Защиту от Темных Искусств.

Странно, думает Люпин, почему не Снейп. Ведь обычно именно Снейп замещает его, когда он «недомогает».

Люпин чуть поворачивает голову, и его взгляд останавливается на столе. На кубке. Это снейпов кубок, тот самый, в котором он обычно приносит Волчье Зелье. В котором он принес его вчера вечером. Поздно вечером. Каждый раз Снейп приносит его все позднее и позднее. Чтобы застать Люпина без одежды, в постели, как подозревает сам Люпин, оставляя, однако, свои догадки при себе. Он знал Снейпа и знал, что, выскажи он свои мысли вслух, единственной реакцией стало бы угрюмое молчание и еще большая замкнутость. Поэтому подозрения тихо ждали своего часа, а Снейп продолжал играть с огнем, принося оборотню зелье до опасного поздно. Может быть, именно опасность привлекает его. Вроде теста на храбрость, не позволяющего надолго забыть о страхе перед волком; он совсем как ребенок, который слишком рано отдирает коросту на коленке, не давая ранке затянуться.

Люпин поднимается на ноги, медленно делает несколько шагов в сторону двери. После каждого движения он останавливается, пытаясь удержать в себе содержимое желудка. Голоса становятся отчетливее. Он кладет руки на стол так, что кубок оказывается точно посередине, и, опустив голову, вслушивается. Дыхание приходится задержать, чтобы звук трущихся о ребра легких не заглушил голоса детей. Он знает, что они хоть и шепчутся, прикрывая для пущей секретности губы ладошкой, каждую фразу произносят так громко, как только может позволить шепот. Этот слух никого не оставил равнодушным.

- Вы слышали? Снейп пропал.

- Класс!

- Думаете, это Вольдеморт?

- А может, Дамблдор, наконец, уволил его? А он и смылся побыстрей, еще бы, такой стыд.

- Ну нет, Дамблдор ему доверяет. К тому же, тогда учителя были бы в курсе.

- Тогда где же он?

Будто вспомнив что-то, Люпин резко вскакивает, опрокинув кубок. Тот гулко ударяется о каменные плиты и, спустя мгновение, закатывается под стол. А Люпин падает на колени и, уперевшись руками в пол, наконец, сдается окатывающим его с ног до головы волнам тошноты; последние силы покидают его, как и вчерашний ужин покидает желудок. Не в силах отвести взгляд, он смотрит вниз, на пол, на собственную блевотину, и его выворачивает, снова и снова, пока не останется ничего кроме полупереваренных комочков плоти на стенках гортани и обжигающе-горьких капель желудочного сока на подбородке.

Оно растекается по полу, смешиваясь с разлитым зельем. Кусочки моркови, хоть он и не ел ее вчера, какие-то зернышки, темная, почти коричневая пенистая слюна и четыре длинных желтых пальца.