- Почти ничего не изменилось - говорю я, словно извиняясь. - Я занял всего несколько ящиков для моей одежды и книг. Ты ведь не против, если я побуду здесь немного. Мне некуда больше пойти.
Он не отвечает, только улыбается, устало, грустно, его лицо выражает смирение.
- Почти все комнаты остались прежними. Я ни к чему не притронулся.

Я не посмел. Этот дом ненавидит меня, как он ненавидит все живое, ненавидит настоящее. Каждое утро я просыпаюсь с привкусом этой ненависти, почти погребенный в прошедшее время. Умершее не исчезает здесь; некоторые коридоры наполнены призраками, их контуры стираются, они растворяются, пропитывая воздух, который постепенно становится железно-серым и плотным как туман. Зеркала покрыты слоем копоти, но я по-прежнему вижу в них лица, мерцающие отголоски прежних жизней. Каждая трещина, каждая отслаивающаяся полоска обоев кишит пауками и призрачной кровью.

Он не пьет свой чай.

- Сливки и сахар? - спрашиваю я, и ложка звенит о китайский фарфор. Печенья твердые как камень. Я накусываю одно, рот словно полон опилками. - Мне совсем нечего тебе предложить. Прости. Я бы что-нибудь приготовил, но я не надеялся, что ты придешь.

Он протягивает руку ко мне, но она повисает в воздухе в незаконченном движении, указывая мне на грудь.
- Что! - спрашиваю я. - Я? Мое сердце?
Он пытается сказать что-то, лицо – смесь нежности и напряжения, его пальцы дрожат в сантиметре от моей рубашки. Я опускаю глаза; она застегнута не на те пуговицы.

- Спасибо. - бормочу я и пытаюсь поправить ее, пригладить мятую ткань на плечах. Это старая рубашка, ткань, прохудившаяся на локтях. Как и я, большинство моих вещей постепенно растворяются под гнетом боли и страданий проходящих лет. Вопросы всегда разрывают меня изнутри. Ты узнаешь меня? Ты помнишь меня? Я скучаю по тебе. Ты придешь ко мне еще?

Я хочу спросить, но непонятная трусость останавливает меня, и вместо этого я несу чепуху, крыша протекает, горшки и тазы расставлены по всему дому, звуки журчащей воды не дают мне уснуть по ночам, наполняя грязной дождевой водой мои сны. Я рассказываю о моих абсурдных попытках очистить кухню после ухода Молли. Пустые бутылки, сигаретные бычки, тараканы, наводняющие раковину, черствая еда на подносах и я среди этого безумия, объявляю войну, вооружившись щетками и отбеливателями, мои глаза слезятся от дезинфицирующих заклинаний, пока я не бросаю все и не опускаюсь бессильно на пол, бездумно уставившись на узор грязи на кафеле.

Дом празднует победу.

Есть и другие вещи. Тот факт, что я продолжаю находить его волосы повсюду, длинные, блестящие и черные, на моей подушке, простынях, в ванной. Портрет на лестнице между вторым и третьим этажом, мужчина со снежно-белыми волосами, немигающим взглядом куклы, он не кричит и не проклинает меня, как другие, но продолжает повторять «когда-нибудь, когда-нибудь…» - монотонно, бесконечно. Каждое утро я просыпаюсь с укусами моли на пальцах, а однажды, роясь в ящике, я нашел череп на самом дне, древний, желтый, Господи, я молился, чтобы он принадлежал какому-нибудь животному, потому что он был такой маленький, бедняжка, совсем маленький.

Но я никогда не говорю об этом, слова постепенно стареют у меня во рту, невысказанные раз за разом, покрытые паутиной. Все снова тихо, ни звука, кроме жужжания насекомого, попавшего в ловушку где-то между занавеской и подоконником. Комната постепенно темнеет; снаружи наступила ночь, небо черное, как только что сделанный полароидный снимок. Мы садимся ближе, почти касаясь друг друга поверх чашек и серебра, и идиотского сухого печенья. Почти касаемся, когда раздается звонок в дверь.

- Извини. - говорю я, и он улыбается мне вслед, устало, грустно.

Я открываю дверь, но оставляю цепочку закрытой, порыв ледяного ветра врывается внутрь, дыхание декабря обжигает мне лицо.
- Это я, Сириус, - говорит человек снаружи, вглядываясь в узкую щель, я замечаю бледную кожу, растрепанные волосы.
- Сириус?
- Да. Открой, Ремус, здесь так холодно. - Это его голос, его лицо.

Я не знаю, что предпринять. Я смотрю на Сириуса, который улыбается мне с порога, и оглядываюсь через коридор, на человека, который сидит за столом, Сириуса, он помешивает чай.
- Что случилось? - спрашивает Сириус и просовывает руку в щель, пытаясь дотянуться до меня, цепочка гремит. Он пытается просунуть остальную часть руки, но не может, он делает себе больно.
- Ремус, пусти меня. - говорит он. - Разве ты не узнаешь меня? Ты помнишь меня? Я скучаю по тебе. Ты придешь ко мне еще?

В голосе Сириуса мольба, он говорит, что умрет на холоде, мое сердце сжимается, я прислоняюсь к стене, пытаясь восстановить дыхание.
- Пожалуйста, я умоляю тебя, пожалуйста, пожалуйста…

Этот кошмар начинает колотить в дверь, пинает ее, я слышу всхлипы, ногти, скребущие по дереву.
- Я убью тебя за это. - визжит он. - Задушу, сожгу! За каждый час, я возьму день. За каждый день, я отниму твой год. Пусти меня, ты, ничтожество, дай я вырву жизнь из твоей груди!

Его лицо искажено ненавистью, он рвет на себе волосы, целые клоки волос, а затем начинает царапать себя, вырывать плоть из щек, горла, рук. Кровь красными ручьями стекает по плечам; его лицо – живая рана. Он сгибается пополам от боли, дрожа, уменьшаясь, меняется, затихает, пока не превращается в другого, юнца с зелеными глазами.

Это Гарри, терпеливо ждет за дверью, осторожно держа кубок двумя руками, словно дар.

- Открой - говорит он, и я открываю дверь.
- Аппарировал прямо из Хогварца, не пролил не капли, - смеется он, гнилой запах Аконита заполняет мой нос.
- Снейп передает привет. Подожди, добавляет он, застенчиво улыбаясь - на самом деле не передает.
- Здравствуй Гарри. - Мы вместе идем к полоске света в конце коридора. Звук наших шагов, скрип половиц не могут заглушить голоса портретов, темный холст угрожающе шепчет:
- Сириус здесь.

Гарри замирает, смотрит на меня, как будто у меня выросли рога.
- Сириус?
Кубок с треском падает на пол и укатывается прочь, темное пятно зелья на потертом ковре.

Сириус подпрыгивает за столом, а затем медленно встает, вытирая руки салфеткой. Мы смотрим на него, а он на нас, улыбаясь грустно. В промежутке между звуком и тишиной он выдыхает последние капли моего призывающего заклинания.

- Что вы сделали, профессор Люпин? - кричит Гарри. - Что вы сделали?

Дело не в том, что я сделал, а в том, что я не могу перестать делать это. Каждая капля моего существа, которую я потратил на него, лелея каждую улыбку и нежный жест, не спасли его в конце. А сейчас, я опять все испортил, еще один шанс, магия, которую я поклялся Альбусу больше не использовать; он называет Это святотатством, Это испорченное создание. Гарри трясет от ярости, он отталкивает меня прочь, чтобы вновь схватить через секунду, колошматит меня слабеющими кулаками по плечам.

- Это не он. Это не может занять его место. Это только забирает твою жизнь, ты идиот! Почему?

Почему нет? Не похоже, чтобы она мне была особо нужна, в конце-концов. Комната пуста, как дыра вместо его имени на гобелене с родовым древом, маленькая черная несправедливость, пятно Роршаха, сигаретный выжег.
- Когда нибудь, когда-нибудь… - бесконечно твердит портрет. - Каждое утро я просыпаюсь с укусами моли на пальцах.

Его мать тоже скучает по нему, хотя никогда не признается в этом.


* Эвридика – героиня древнегреческого мифа об прекрасном певце Орфее и его жене Эвридике. Орфей отправился в Царство мертвых, чтобы вернуть свою возлюбленную Эвридику.