Северус Снейп:

Мои глаза открылись, чтобы увидеть одну черноту.

Я лежал лицом вниз на воняющем черном каменном полу подвала. Он все еще лежал на мне, все еще внутри меня. Застонав, я оттолкнул его от себя локтем. Его член заскользил из меня, я чувствовал, как разрывалась открытая свежая рана. Его тело упало рядом и откатилось. Он даже не пошевелился.

Я чувствовал себя липким и больным. Я чувствовал себя так, как будто меня сварили в смеси крови и рвоты. Я повернул голову и смог увидеть Люпина. Он был тоже в крови и рвоте. Наши тела как будто разрисовали в зеленые, коричневые, синие, желтые пятна, густо разбавленные большими волнами грязно-красного.

Я смотрел на него, как будто хотел проникнуть внутрь. Я смотрел, как будто мы были на войне. И мы были. Мы оба могли игнорировать происходящее за нашими окнами, но война, которую вели мы, была такая ожесточенная и зверская, что ее, пожалуй, могли бы выдумать Вольдеморт или Крауч. И также, как и на настоящей войне, имелись жертвы с обеих сторон.

С обеих сторон.

Как после любого преобразования, сначала я восстановил свои способности.

Я натянул свою грязную мантию, и прошел в крохотную коморку поперек прихожей. Сцепив зубы от боли, я начал медленный процесс заживления ран, пытаясь восстановиться достаточно, чтобы прожить день.

Я быстро мешал зелье для странно смотрящегося отверстия в моей левой руке. Когда я внимательно осмотрел рану, я увидел, что несмотря на то, что практически все мясо было вырвано, Метка все еще была там, заклейменная на моем мускуле и кости так ясно, как это было на коже. Я подумал, что Метка похожа на наскальную живопись, и это почти заставило меня громко рассмеяться.

Я зашипел от боли, когда положил пропитанный зельем компресс на рану, а потом выругался, когда понял, что оставил коробку с бинтами наверху на моем ночном столике. Я заколебался, я не хотел подниматься наверх, пока я не решу, что делать с моим противником.

На полке я нашел бинт, и возясь одной рукой, неловко перевязал рану.

Я пристально глядел на свою перевязанную руку какое-то время, позволяя своим лихорадочно скачущим мыслям сформировать план действий. Потом я положил остатки бинта в карман, и вернулся в комнату, где на полу лежал Люпин, все еще без сознания.

Я поднял его тело и дотащил его до клетки, небрежно толкнул его к стене, которая отделяла эту небольшую тюрьму от остальной части лаборатории. Там были невидимые веревки – трюк, которому научил меня Малфой. Ими я твердо привязал его лицом к лаборатории, руки и ноги привязал к перекладине, расставив их как можно шире.

Очередной поворот в нашей глупой игре в кошки-мышки, насильника и жертвы, кусающего и покусанного, ненавидящего и любящего. Это так утомительно, правда? Но ты знаешь правила. И я знаю. Теперь мой ход. Какие ставки на этот раз?

Он тихо застонал, начиная приходить в себя, а я вышел из комнаты. Я одел перчатки из кожи дракона, которые я одевал для работы с химическими реактивами, и обыскал весь дом сверху донизу.

Я рвал подушки, и обшивку кресел; я ободрал плинтуса, я поднял все ковры, и, наконец, оказался в длинной заброшенной комнате, которая когда-то была комнатой для игр маленького Ремуса Люпина.

Я опустил руку в сундук, полный сломанных игрушек. Игрушки Люпина, оставленные его родителями, когда я купил у них этот разваливающийся дом. Я мог все еще видеть следы слез на лице его матери, когда его отец уводил ее. Сколько людей в этом мире оплакивают тебя, оборотень? Сколько разбитых сердец и поломанных душ не могут смотреть тебе в глаза? Сколько раз тебя предали те, кто любил тебя, с твоими нарушенными обещаниями и приводящей в восторг ложью?

На самом дне сундука была толстая розовая копилка. Я потряс ее. Полная. Хорошо. Я почти видел Ремуса Люпина, мальчика, который экономил свои карманные деньги для какого-нибудь случая.

Я швырнул копилку в стену – «Прекрасно, как насчет сегодня, а, Люпин?» – громко закричал я – «Сегодня вполне подходящий день» – звон разбивающейся копилки перекрыл мой вопль.

Я аккуратно собрал все рассыпавшиеся монеты. Я собрался уходить, и вспомнил, когда я был в этой комнате последний раз, среди всех этих игрушек, купающихся в синем свете. Эта комната очаровала меня, и я купил это место, думая о Люпине, который был ребенком, обыкновенным ребенком, а не волшебным существом, которое жило в моих мечтах.

Был почти полдень, когда я вернулся в подвал, к моему захваченному, осужденному пленнику.

Полдень. Время для возмездия.

Он смотрел на меня, его тело неподвижно висело, привязанное к перекладинам, его глаза пробежали по мне, я подошел к нему с мягкой улыбкой. Я подбросил мешочек с собранными монетками. Они зазвенели.

Серебряный звон.

Я подошел к клетке, остановившись в метре от его голого, уязвимого тела. Он все еще пристально смотрел на меня. На полу между его ногами появилась лужа. Он пах мочой. И страхом.

«Знаешь, что у меня здесь?» – и я снова подбросил мешочек.

Он отрицательно покачал головой.

«Ладно, уверен, это тебе хорошо знакомо» – я залез в мешок одной рукой, и вынул монету, держа ее так, чтобы на ней красиво заиграл свет – «Конечно, ты знаешь, фактическое содержание серебра в этих монетах относительно небольшое. Достаточно небольшое для тебя, чтобы расплатиться ими в магазине, например, без того, чтобы вызвать подозрение. Думаю, примерно, пять процентов. Но, наверное, будет очень чувствительно, если подержать их достаточно долго на голой коже»

Я закатал рукав и прижал монету к моему травмированному запястью, и не смог сдержать гримасу, когда кожа начала гореть. Глаза Люпина широко распахнулись, поскольку я неподвижно держал монету примерно минуту, сцепив зубы, терпя боль до последнего, пока не выдержал и не закричал, падая на колени. Я слышал запах собственной горелой плоти, я лихорадочно облизывал рану, а по лицу стекал холодный липкий пот.

Я достал бинт из кармана, и распахнул дверь клетки.

Я положил первую монету на внутреннюю часть его левого бедра. Он вздрогнул, когда монета коснулась его кожи, а потом стал смотреть на меня, выгнув шею. Тишина, а затем он закричал. Должно быть, серебро начало жечь его кожу. Он кричал и кричал, его запястья отчаянно дергались, пытаясь освободиться от пут.

Я смотрел, как он судорожно дергался, пытаясь сбросить монету с бедра. Он произвел много шума, но единственным понятным словом было слово – «Нет»

Подождав, я прижался к нему сзади, достал другую монету, обвил его рукой, прижав холодный металл к его шее, и зашептал «Шшш», ласково поглаживая его левое бедро. Он немедленно затих.

«Сколько, Люпин?» – шептал я – «Сколько монет сможет выдержать твое тело, прежде чем ты потеряешь сознание?»

«Видишь ли, этот специфический аспект болезни начал очаровывать меня. Я должен глубоко его изучить, а это требует времени» – я глубоко вздохнул в ответ на его стон, который он испустил, и позволил своему языку поиграть немного с его ухом – «Мне сильно повезло» – шептал я ему в ухо – «Иметь такого послушного партнера» – и я прижал к нему еще одну монету. Игнорируя его крик и отчаянную просьбу перестать.

Я был уже так возбужден, что было даже больно.

Я нанизал на бинт монетки вокруг каждого из его запястий. Я прижал их к его розовым соскам. Я кропотливо сделал аккуратное кольцо из монет вокруг сосков, вокруг основания его члена, а он корчился и несвязно стонал.

Я продолжал добавлять монеты, пока он был весь не покрыт серебристыми кружочками, похожий на Рождественскую елку. Монеты были на его бедрах, сосках, члене, ладонях, они были на его щеках, вспыхивали в его седоватых волосах, его глазах. Его золотые глаза, о которых я мечтал так много лет, теперь были серебряными.

И вдруг, одновременно, вся его кожа начала пузыриться и кровоточить. Его кровь потекла по его телу на пол, собираясь в небольшие лужи. А он висел на веревках, почти спокойный в его слепой боли.

Я вышел из клетки. Приблизился к нему, посмотрел через прутья. Моя щека прижалась к его, и я вздрогнул, поскольку серебро задело мою кожу. Я взял его подбородок, погладил пальцем его губы, и достал последнюю монету. Я медленно провел ею по его губам, заставляя его рот открыться, чтобы я мог добраться до его языка. Я возил монету вперед и назад, пока его губы не начали раздуваться. В конце концов, я устал наблюдать за этим. Я аккуратно поместил монету между своими зубами, и наклонился вперед, затем я поцеловал его, длинным совершенным поцелуем, его поврежденные серебряные губы. Я закатил монету языком в его рот. Монета катилась по нашим ртам, обжигая, принуждая нас выталкивать ее языками в рот друг другу. Наши рты наполнились кровавой серебряной слюной, наши рты сомкнулись в остром болящем поцелуе.

Мы оставались так, пока все, что я мог чувствовать, это нашу смешанную кровь.

Пока коктейль из боли, крови и слюны не потек по нашим подбородкам к груди, а затем к паху.

Пока я не захотел его больше, чем когда-либо прежде.

Я резко стащил свои изодранные одежды, и толкнул свой напряженный член через железные прутья решетки. Я резко вошел в него. Серебряная боль стреляла в меня, поскольку его кровь покрыла мой член, и я быстро достиг сильнейшего оргазма, задыхаясь от своей и моей боли.

Монета упала на пол, когда я прервал поцелуй, чтобы посмотреть в его невидящие серебряные глаза. Его раздутые губы шевельнулись, и в конце концов, его окровавленный язык смог произнести два слова.

«Прости меня» – сказал он, и его голова упала на грудь.

Он потерял сознание.

Слабый, он сейчас был так не похож на того дикаря, то рычащее животное, которое отымело меня предыдущим вечером. Я не поверил бы в это, но я слишком много времени провел, изучая преобразование, чтобы знать, как быстро одна вещь может превратиться в другую.

И тут в моем мозгу снова ярко зажегся маяк.

Трансфигурация. Это ведь так просто, почему мне раньше не пришло это в голову?

Я отвернулся от Люпина, без сознания висевшего на веревках. Быстро я вышел в соседнюю дверь, взял книгу, вернулся, поставил табурет напротив моего пленника и начал читать.

Ремус Люпин:

«Так это вы - настоящий Люпин» – Я рассеянно смотрел на белокурого мальчика, мой разум медленно сосредотачивался на боли внутри сожженного рта, на боли в голове, покрытой язвительными ранами, на боли от сожженных и выпавших волос. Наверное, я напоминал дождевого червя. Он приложил холодный влажный компресс на мои губы, на мой тлеющий рот. Я повернул голову. Полоска света проникала через колышущийся занавес. В комнате больше никого не было.

«Он ушел, сладенький. У него была важная встреча, он ушел еще вчера. Но он сказал, что я должен позаботиться о вас» – мягкая рука погладила мою щеку, тщательно разглаживая поврежденную кожу. Я закрыл глаза.

Он обхватил мой сожженный рот своими пухлыми губами. Это было больно. Я услышал мертвый, тревожный, глухой стук. Мальчика внезапно отбросило от меня и толкнуло на стену.

«Никогда не прикасайся к нему больше! Никто не смеет касаться его, кроме меня, понятно?!»

Мальчик кивнул, глаза внимательно изучали бледное лицо Снейпа.
«Выйди. Немедленно. Ты мне больше не нужен»

Мальчик бросился через комнату, и исчез из поля зрения. Наступила долгая тишина. Снейп положил свою причудливую маску на прикроватную тумбочку.

Встав на колени, он взял холодную, пропитанную лекарством марлю, и начал промывать мои раны. Медленно, осторожно. Я сумел удержать голову на его коленях, и смотрел на его утомленное лицо. Да, быть Пожирателем Смерти было для него непросто. Это забирало все его силы. Я взял его руки, все в ранах от вчерашнего, и отдал ему часть своей энергии.

«Ненавижу тебя» – вздохнул он подавленно, когда понял, что я делаю – «Ненавижу»

Он должен был. Он должен был ненавидеть меня. Мою неприветливость, мой отказ. Он должен был ненавидеть меня за то, что я принес его в мир, который был явно не для гордого чистокровного слизеринца. А теперь я изнасиловал его, и даже толком не помнил этого.

Я взял так много, ничего не давая взамен. Снейп должен был ненавидеть меня. Он должен был убить меня. И все же он этого не сделал.

«Нет, ты не ненавидишь меня» – бормотал я, с трудом разлепляя оцепеневшие губы. – «Это – твое проклятие. И мое».

Он посмотрел на меня глазами оскорбленного мальчишки.

«Ты не имеешь права анализировать мои чувства» – шипел он. – «Посмотри на себя, оборотень. Ты беспомощный и больной. Ты хромаешь в моей тени, как беспризорная собака. У тебя нет ничего своего. Ты делаешь то, что я говорю тебе. Я – твой опекун. И я могу делать с тобой все, что захочу. Ты – моя собственность».

Я медленно покачал головой, почти с сожалением.

«Нет, Снейп. Это я имею тебя», - я смотрел в его глаза, читая в них, как в открытой книге. Мне стало стыдно. Никому нельзя так проникать в душу другого человека.

«Надо назвать вещи своими именами. Я беден и болен. Я – зарегистрированный оборотень, одинокий и бессильный. И все же я имею тебя. Проблема в том, что я никогда не хотел тебя».

Он ударил меня.

«Ты мечтаешь мои мечты».

«Замолчи!»

«Ты. Не можешь. Изменить. Это».

«Заткнись!»

«Ты думаешь, что ты делаешь выбор, но это не так. Ты думаешь, что позволяешь мне жить, но это ты не можешь жить без меня. Ты целуешь чужие губы, воображая мои, и шепчешь мое имя в чужие уши. Я – все твои мысли. Я – во всех лицах, которые ты видишь. Я – все запахи на улице. Каждое услышанное тобой слово. Все песни, которые ты слышишь – обо мне. И все исчезает, когда меня нет. Я имею тебя, Снейп. Я имею тебя, и это никогда не изменится».

Мои слова ранили его больше, чем мои зубы или мой член. В отчаянии, он хотел снова ударить меня, но я схватил его руку, очень мягко, и положил ее между своих бедер.

Наказание не делает вас менее виновными. Вы должны цепляться за что-то еще.

Он был потрясен. Слишком потрясен, чтобы отреагировать. Я обнял своими слабыми руками его напряженные плечи и притянул его ближе, его задыхающиеся губы скользнули по моим напряженным губам. От него пахло никотином и недостатком сна.

«Почему?» – подавленно простонал он – «Почему теперь?»

В моих глазах стояли непролитые слезы.

«Потому что я знал, что ты накажешь меня вчера, и ты так и сделал. Я знал, что ты присоединишься к Пожирателям Смерти, ты так и сделал. Я знаю, что ты почти убьешь меня своими зельями в следующее полнолуние, и так и будет. Ты запрешь меня в этой клетке, и будешь варить свои чертовы зелья. Ты обвинишь во всем Сириуса. Потому что ты не можешь обвинять меня. Ты ранишь меня. Много раз. И все же ты будешь любить меня. Своего доминантного волка, своего владельца. Ты будешь любить меня каждой частичкой своего искаженного лихорадочного разума. Вот посмотри, Снейп. Мир разрушился у моих ног, моя семья, мои друзья, Сириус, Дамблдор – все ушли. Но ты остался. Ты сказал, что никогда не покинешь меня. И я верю тебе, потому что знаю, что у тебя нет выбора. У тебя его никогда не было. Ты не удивляешь меня, Снейп. А я больше не хочу никаких сюрпризов».

Он любил меня. А я никогда не любил себя. И может быть, он смог бы научить меня, как это делать.

Он прижался ко мне и застонал, такой разъяренный, такой испуганный, такой счастливый.

Могущественнейший Пожиратель Смерти, который мог получить в постель любого, кого только бы пожелал, хотел целовать безволосого, со слезшей кожей монстра, который два дня назад изнасиловал его.

Его рука сжала мой член, посылая острые волны боли и желания по всему моему телу. Да, желания. Я захватил его рот, и толкнул свои раненые бедра вверх, потому что вдруг осознал, что меня так не касались три года.

Наши тела. У них не было никакой гордости, никакой памяти, никакого чувства собственного достоинства. Он повреждал меня, и я повреждал его, мои ногти скользили по его напряженному заду, размазывая кровь причудливой росписью.

Я жалел его. Я жалел его, потому что он любил меня. Я жалел себя, потому что я не смог заставить его отказаться от меня. И я жалел нас так, как еще никого никогда не жалел.

Я обхватил его тугие плечи и заплакал. Я плакал до тех пор, пока не смог вспомнить, почему я плачу.

И когда он неловко скользнул в мое сухое отверстие, я получил его. Его напряженное тело на моем, его член, медленно двигающийся во мне короткими толчками, как будто он не мог перенести мысль о том, чтобы быть не во мне хоть какую-то долю секунды. Это было правильно. Извращенно, болезненно, но правильно. Одной рукой он держал мою голову для непрерывного панического поцелуя, другая гладила мой стоящий член, чередуя короткие толчки с длинными паузами, которые заставляли меня корчиться и извиваться. Мое горящее от боли и желания тело, прижатое его весом, моя кожа на его коже.

Мы царапались, задыхались, терлись друг о друга в тихом трауре по всему тому, чего у нас не было. Два монстра, потерянные в объятиях друг друга. Два монстра без будущего. Его теплый язык, его кровь и слюна вторглись в мой рот, как вторгались его зелья.

Его член обстреливал меня. И я прижался к нему, тяня его внутрь себя, подталкивая свои бедра к нему.

Трение его голого тела по моему израненному туловищу, его соленый пот заставляли мои раны гореть.

Не было никакого выхода, никакого лечения. Никакого вервольфа. Никакого Муни. Никакого Сириуса. Только Снейп внутри меня. И я был никем. Только Ремусом Люпином. Ремусом Люпином, впервые смотрящим на самого себя.

И затем я кончил. Он крепко держал мое дергающееся тело, непрерывно целуя меня. Его собственный оргазм согрел мои бедра. Наши дергающиеся животы терлись друг о друга, смешивая кровь и пот.

Он обрушился на меня, он дрожал, его черные волосы приклеились к моему лицу. Наши теплые, липкие пахи пульсировали, сжимая друг друга. Он прижал его влажные губы к моему уху, задыхаясь, моя грудь вздымалась, чувствуя его теплую руку, и мне было невероятно удобно и тепло.

И тогда он зашептал. Он шептал с позором, отвращением и отчаянием.

«Солги мне, Люпин. Пожалуйста».

И я сделал это.

Я закрыл глаза, и поцеловал его, глубоко, наши языки переплелись, он стонал мне в рот, его пальцы вытирали мои слезы. Это был неуклюжий поцелуй, поцелуй с сомнением. Я остановился и улыбнулся ему.

А потом сказал, что люблю его.

Я говорил и говорил, что люблю его, много раз, пока слова не потеряли всякое значение, и были только вибрацией воздуха. И когда я больше не мог говорить, он прижал палец к моим губам, и положил голову на подушку рядом со мной. Он обнял мой голый череп своими длинными ладонями, и прижался ко мне. Он сжимал мое тело в своих объятиях, скользя по моему лицу своими изумленными, ревнивыми, черными глазами.

А потом я уснул. И не было никаких снов. Впервые, с тех пор, как меня укусили.

И все же я проснулся от звука своего шепота. Но он не имел никакого значения, и я перестал думать о нем, как только появилась Луна.

Каспер Маугрим:

Снейп никогда больше не пришел ко мне после той ночи. Теперь у него в постели был настоящий Люпин, какая нужда была во мне? Он бросил меня после того, как я выходил его возлюбленного, в то время, как он бросил его, умирающего, а сам шутил и смеялся с Пожирателями Смерти.

Я заметил одну забавную вещь. Я был многие годы рядом с Пожирателями Смерти. И теперь я должен был прикусывать свой язык, чтобы не рассмеяться им в лицо. Они проводили так много времени, готовясь к покорению мира, что пропустили кое-что; кое-что, что было под самыми их носами.

Под их слепыми человеческими носами.

Например, то, что Северус Снейп был незарегистрированным оборотнем.


Северус Снейп:

Как только он подарил мне себя, все стало только хуже. Теперь у меня было все, чтобы бояться все это потерять. Теперь я чувствовал его губы, охотно целующие мои. Теперь я занимался с ним любовью. Теперь я слышал, как он шепчет слова любви мне в ухо. Теперь я знал, что возврата нет.

Если он оттолкнет меня, я умру.

У меня было все.

Теперь я мог потерять все.

Каждую ночь, когда мы были в человеческом обличье, я занимался с ним любовью, с нежностью, скрывающей мою потребность в нем, и мое отчаяние. Каждую ночь, как будто это могло сделать вещи легче. Каждую ночь, как будто я мог бы навсегда стереть Блэка из его памяти. Каждую ночь, как будто эта ночь была последней.

Иногда я мечтал проснуться той ночью, когда он ушел. Я сидел бы неподвижно, прямо, в поту, с таким огромным количеством страха в сердце, какой не могла вызвать ни одна пытка или смерть, которую я видел в своей короткой жизни.

Я прижался бы в темноте к его все еще очень худому телу, прижался бы ко всем его углам и впадинкам, как недостающая часть головоломки.

Я обнял бы его тогда за талию, и нашел бы его член. Стоящим.

Я бы играл с ним, и имел бы его. Обладая и управляя им, пока он был бы в беспамятстве.

Я имел бы его, пока его дыхание не прервалось бы, пока он не кончил бы, все еще полуспящий.

И когда он кончит, он будет бормотать: «Сириус».

Я мог бы вернуть тело своей собственности, но той ночью вор все еще жил в его мыслях.

Однажды ночью, когда я приехал к Пожирателям Смерти, я почувствовал, как холодная рука опустилась ко мне на плечо, и голос, который нельзя спутать, произнес: «Северус, у меня к тебе есть небольшой разговор».

В течение нескольких лет меня не звали в личные покои Лорда Вольдеморта. Я не знал, зачем я ему понадобился, но чувствовал, что это, должно быть, плохие новости.

Но я ошибался.

Все было намного хуже.

Он ждал, пока я устроился на стуле. Он прислонился к столу, чашка с чаем, которую он дал мне, застучала по блюдцу, так дрожали мои руки. Он засмеялся. Засмеялся так, как будто я позабавил его своей глупостью.

«Ты действительно думал, что я не узнаю?»

И он вытянул из меня все, так стремительно и легко, как будто он использовал самую сильную сыворотку правды. Но, конечно, он этого не делал. Он только смотрел мне прямо в глаза, не отрываясь.

Я рассказал ему о Блэке, и о том, как очутился в Хижине той ночью. Я рассказал ему, что чувствовал, когда Люпин напал на меня. Я рассказал все о моем восстановлении и о том, как я искал лекарство. Я не смог сдержать слез, когда рассказывал ему о Дамблдоре, о том, как он преднамеренно послал меня в этот кошмар, ради военной стратегии, ради того, чтобы убедить оборотней выступить на стороне Министерства. И Вольдеморт пересек комнату, и обнял меня, укачивая в своих объятиях, как в колыбели. И когда я окончил рассказ, он мягко спросил:

«Кто знает об этом, Северус? Только ты, Люпин и Дамблдор?»

Я посмотрел в его красные глаза

«Да».

«Это – плохо, Северус, вряд ли будет достаточно слов двух рассерженных экс-учеников, чтобы дискредитировать Дамблдора»

Вольдеморт задрал мой рукав и провел пальцем по моей Метке, уже зажившей, которая под его прикосновениями замерцала и вспыхнула зеленым светом.

«Дискредитировать? Но это означает совет волшебников… И Люпина обязательно казнят!»

Вольдеморт слегка покачал головой, продолжая водить длинным ногтем по моей Метке.

«О, об этом не волнуйся. Мы гарантируем тебе, что палач – один из нас, и ни один волос не упадет с головы Люпина. Но это не имеет значения. У нас нет надежного свидетеля».

«Я не понимаю» – вздохнул я, а мой Лорд продолжал восхитительные манипуляции с моей татуировкой.

«Понимаешь, Северус, если мы сможем дискредитировать Дамблдора, доказать, что он готовил такое отвратительное действие, как непосредственный контакт с оборотнем, и при этом поломал несколько жизней, то мы бы подняли этот вопрос на совете. И это дало бы нам уникальную возможность. Крауч должен будет арестовать Дамблдора. Все будет в хаосе. Да, это было бы великолепно».

«И мы смогли бы атаковать?» – спросил я, мое лицо было прижато к груди Лорда.

«Да, но…» – Вольдеморт внезапно отпустил меня – «все это не имеет значения без надежного свидетеля, кого-то, чье слово не может быть подвергнуто сомнению. Ты упомянул Блэка, вот подходящая кандидатура».

«Блэк думает, что Люпин не повредил меня. Но есть еще кое-что» – я сжал губы, вспомнив, как Джеймс Поттер вбежал в комнату на рассвете, как поднял мое изуродованное тело, мою кровавую голую плоть, видимую через порванную одежду. Мои щеки вспыхнули при мысли о том унижении. Поттер, видящий меня в таком виде. Видящий, что Блэк сделал со мной.

Вольдеморт снова взял мое запястье и стал гладить Метку большим пальцем. Он поднес ее к губам и поцеловал ее.

Невероятная волна энергии, силы и мощи хлынула в мое тело, и я сказал:

«Поттер, Джеймс Поттер, это он нашел меня».

«И он знает?»

«Дамблдор наложил на него заклятие памяти».

«Его легко сломать. Я должен поговорить с Поттером. Не думаю, что ты знаешь, где его найти?»

Я отрицательно покачал головой, и тут раздался удар в дверь. По сигналу Лорда дверь открылась, и показалась фигура в робе. Но даже в этой униформе я сразу узнал эту круглую фигуру и пищащий голос.

Это был Питер Петтигрю.