Мне было бы легче презирать его, будь он и впрямь таким, какими рисует вервольфов молва. Животным, не думающим ни о чем, кроме еды, спаривания и сна.

Я твержу себе, что все это лишь дешевые чары. Глаза, скулы, запястья… Поддельная красота, привлекающая тех, кто не знает, и вызывающая омерзение у тех, кто знает.

Я - знаю. Но это, увы, ничего не меняет.

Он способен простить что угодно другим, но так бессмысленно жесток к самому себе. И это искушает меня, как не искушал ни один рецепт. Он думает, будто его изъян - я не назову это проклятьем - лишает его права на человеческое тепло. Не решается погладить по голове так и льнущих к нему учеников, уверенный, что его прикосновение не может быть приятным. А ведь эти бестолковые отродья, с первого до последнего курса, от него просто без ума. Что они видят, несчастные? Ласковую улыбку да неизменные шоколадки в карманах? Они осмеливаются спорить со мной, защищая его. С каким ужасом они бросились бы от него прочь, если бы узнали…

За несколько дней до полнолуния он становится другим. Как все они могут ничего не замечать? Его мучают звуки и особенно запахи, которые в такие дни он начинает чувствовать нестерпимо резко. Движения его становятся плавно-неловкими, голос делается глубже, глаза - ярче, в них появляются нездешние отсветы, он источает соблазн каждым жестом, каждым вдохом... Бессознательно, напоминаю я себе, также бессознательно, как раскрываются лепестки папоротника в урочную ночь.

Я хотел бы, повторяю, презирать его. Тому есть множество причин, и, в конце концов, он нелюдь. Полуживотное... О нет - приворотное зелье во плоти... Он очаровывает, сам того не замечая. Как и в том иудином составе, в нем смешиваются, не смешиваясь, чистота и грязь, целомудрие и порок, нежность и ярость.

Ночь, и он снова со мной. Еле дышит, запрокинув голову, и эхо его последнего вскрика истаивает под потолком. Я победил. Не в первый и, разумеется, не в последний раз. По сравнению с иными моими грехами этот кажется не таким уж тяжким.

Гаснут огни, стынет зола. Сонный вздох. Имя. Так похожее на мое, но не мое. И так хочется дать ему пощечину, но я лишь касаюсь в темноте его руки.

Говорят, у оборотней нет души. Есть. И я взял бы его душу, не раздумывая. Только ведь она давно уже ему не принадлежит.