Пламень поднимался из очага. Высокие язычки жадно искали себе пищи, заглядывая во все уголки, но она была недосягаема, а та, что была в их распоряжении, уже подходила к концу... В комнату вошел человек, едва охватывавший руками целую вязанку поленьев. Он бросил их у очага, затем стал подкладывать одно за другим в огонь, и пламень вновь взметнулся. Маленькое шотландское селение пробуждалось от сна. Уже были слышны крикливые голоса пастухов, где-то вблизи пасших отару овец. С их голосами густо перемешивалось блеяние, в котором можно было различить неокрепшее «бель канто» молодых ягнят. Звуки оживали, даря щедрое многообразие. Уже звучали густые басы, мягкие баритоны, перевитые нежным контральто, иногда перелетающим в лёгкое сопрано. Сплетаясь в одно целое, эти звуки составляли неповторимую мелодию жизни, которая каждое мгновение меняла своё звучание. Временами она вырывалась высоко вверх или переходила чуть ли не в гул, перемежаясь очень краткими паузами. Пожалуй, каждое место в этом мире имеет свою неповторимую мелодию собственного сочинения и не менее замечательную, чем эта, которая звучала сейчас в маленьком горном селении. Ремус по приказу Дамблдора был вынужден остановиться в этом селении. И он наблюдал эту картину жизни из своего ветхого домишки…

Здесь свои обычаи и традиции, которые не соглашаются вот так сразу взять и уложиться в голове. Но когда касаешься Шотландии — сопротивление бессмысленно. Всё равно оставит в душе неизгладимый след... Ну, вот она (Шотландия) опять взяла и притянул к себе человека, совершенно, кажется, уже расставшегося с ней. Этот человек был вервольфом, с неповторимой мелодичностью голоса. Когда-то он покинул это селение, распростившись с глухими краями, и, увлечённый обучением, так и не заметил, как ушли в землю его родители. Опустел родной очаг, и эта маленькая заброшенная сакля сиротливо стояла на краю селения у подножия гор. Но, как всегда, это место тянуло с неимоверной силой, заставляя вернуться к себе. Он уже не мог противостоять мощному зову родной земли, и с недавних пор стал ежегодно посещать эти места. Возможно, его мучили угрызения совести перед отцом и матерью, которых он не смог проводить в последний путь... Правда они сами его покинули… Но человек знал, что они его простили, ибо они всегда за всё прощали его. Естественно, кто любит, тот прощает всё, а кто не любит, не прощает ничего... В истинности этих слов, он убеждался не раз, и сам всегда прощал всех, но его прощали не всегда — люди, которые считали, что он им чем-то обязан. Его часто обвиняли в том, в чём он был вовсе не виновен. Каждый требовал своего, и даже если бы он разорвался, то всё равно не удовлетворил бы их потребности. И, когда было особенно тяжко, перед взором всегда представал этот уединённый уголок земли, затерянный для всего мира, о существовании которого никому не было известно да и вовсе не было дела. Это был мир другого измерения, где жила его душа. И открыть его он мог только в песне души... Те, кто следовал вослед её звукам, мог прикоснуться к этому миру, но для этого надо было совершить восхождение вслед за его мыслью, которая звал подняться в горы... Там было светло и прекрасно, чисто и привольно... Когда он думал, то ему казалось, что горы добавляют ему силы, укрепляя твёрдость ослабевающего и уставшего тела. А горное эхо будто дарило ему власть звонко отражаться в человеческих душах... Этот «Богом забытый уголок» единственно кем не был забыт, так это им — Богом! Он хранил первозданную чистоту, не осквернённую ни рёвом поездов, ни гулом самолётов, ни ядовитыми выхлопами машин. Лишь несколько прилепившихся к скалам жилищ хранили внутри себя тех, кто доживал здесь свой век. Дети их давно разлетелись, и многие вообще забыли сюда дорогу. Изредка кто-то появлялся, но в основном для того, чтоб проводить в последний путь кого-то из родителей... В селении с каждым годом всё меньше оставалось людей. Но мелодия жизни звучала все ещё твёрдо и высоко, и, кто знает, как ещё она могла обернуться, какими звуками?..
Горы были рады встретиться вновь со своим давним другом, которого они помнили ещё с далёкого детства. Они помнят его первые шаги в их сторону и неисчислимые падения. Они помнят КАК от стал вервольфом…Этот маленький волк был им по душе. С юных лет он пытался забраться всё выше и выше... Срывался, падал...
Иногда он плакал от досады, когда понимал какая ему предстоит жизнь, но его слёзы видели только горы, ибо настоящий волк никому не должен показывать своих слёз, да и вообще не должен плакать.
Что возьмёшь с ребёнка?.. И горы будто поддавались ему, видя устойчивое стремление в высоты души. Этому мальчонке нужно было восходить во что бы то ни стало…Его ждала очень тяжкая жизнь… Так же, как восходит заря по какому-то неведомому внутреннему закону Вселенной, так должен был взойти и он на тропу мира. И это восхождение никто не в силах был отменить. Какая-то тайная внутренняя пружина будто выпрямлялась внутри, заставляя постоянно устремляться ввысь и, невзирая на пропасти и обвалы судьбы, искать тот единственный путь, по которому надо было пройти, как по лезвию бритвы. И, пройдя над бездной, укрепиться на шаткой вершине, готовой рухнуть в любой момент, и почувствовать вкус конечной цели своего восхождения на уступ судьбы...
Вервольф... Волк… Да, он был настоящим волком, ибо был частью семьи этихужасных сушеств. Он нёс в себе их характер — добрый и нежный, ласковый и справедливый, суровый и сильный. Он был так же чист, как хрустально чист воздух, обнимающий вершины. И так же он был благосклонен к тем, кто выбрал путь восхождения на тропу судьбы... Такого сына можно было спокойно выпускать в мир… Люди были непредсказуемы и в большинстве не обладали величественно-светлой силой спокойствия и терпимости, присущей этому волку... Среди них довольно редко витала целомудренная чистота духа…
Узенькая тропка вилась вверх, хотя так назвать её можно было лишь условно, ибо по ней никто не ходил. Она как бы прокладывалась впервые, но человек уже знал, что это именно его тропа. Он шёл по ней, едва улавливая смутные очертания. Куда и зачем? Он шёл к цели, и только ради неё он начал своё трудное восхождение. Цель была уже видна, и была она прекрасна! Но заплатить за неё надо было ценой восхождения, которое и было самым главным в этом великом переходе от детской мечты к реальной цели. Годы сплетались в один узор, на который и опиралась душа человека в этом долгом пути. И цель казалась настолько близкой, что протяни руку — и коснёшься её, а порой казалось, что она так же далека, как звезда, которую видишь, но дотянуться до неё не можешь. Она будто ускользала, чтоб как можно более растянуть тот нелёгкий путь восхождения. И человек карабкался за мигом миг, за жизнью жизнь к сияющей цели. На пути встречались обвалы, погребая его под собой, но он находил в себе силы не быть заживо погребённым и опять возвращался на тропу, ведущую к цели... И она приближалась, опять становясь легко доступной его взору. Шаг за шагом приближал к ней человека восходящего. Цель сияла в этот момент, как вершина той горы, до которой было рукой подать. И оставался совсем коротенький отрезочек пути, но он представлял из себя отвесную стену, покрытую ровным слоем льда. Лёд, как известно, неравнодушен к теплу, и если его согреть, то он тут же тает, как, впрочем, и всё живое, поддающееся жарким лучам... Чтобы увидеть выступ, за который можно будет зацепиться, прежде всего надо растопить этот равнодушный ко всему, кроме тепла, лёд. Как же быть?.. Толщина его огромна, и хватит ли тепла восходящему, чтоб растопить эту громадную глыбу льда, опоясывающую последние метры его тропы? Несомненно, они должны быть найдены, эти последние силы на пути восхождения. Они растрачены на всём протяжении долгого пути. И, стоя уже перед лицом великой цели, ради которой совершалось восхождение, возможно ли повернуть вспять. Невозможно!
И вот осталась всего одна ступень, которая отделяет от вечного царства огней. Ступень эта соткана из льда людского равнодушия, которое с каждым мгновением наслаивает новые метры холода отчуждения... И сквозь них надо пройти, завершив путь восхождения на последней ступени, которая, в то же время, является и первой ступенью бесконечной звёздной лестницы, ведущей к более высокой цели... Люди окружали плотным кольцом, и леденящий холод их равнодушия подбирался к сердцу, пытаясь сковать его. И нельзя было платить им тем же... Напротив! Надо было явить жар своего трепетного сердца, чтоб оно проделало эту гигантскую работу, завершая свою миссию... К счастью, он был волком, познавшим всю тяжесть жизни, к тому же, был Ч Е Л О В Е К О М!!! ... Но он не видел лиц, которые нуждались бы в тех словах, что он скажет. И оттого сильней уста смыкались, ледяной сковав печатью, и будто голос яркий примерзал к гортани онемевшей... Но запело сердце! Оно так долго восходило по тропе безмолвного певца души, что цель, как будто прямиком, глядела уж в глаза. И вот оно запело... Песнь безмолвья прекраснейшая!
Пламень всё ещё поднимался в очаге и жадно искал себе пищи, озираясь вокруг, ибо дрова уже были с аппетитом поглощены им. А тот человек, что питал огонь, ушёл в свой последний путь восхождения, ибо он переступил черту жизни и должен сегодня переступить черту, отделявшую его от Вечности, из которой когда-то опустилась его душа по нисходящей лестнице... Вечность звала душу вернуться в родительский дом, где путь нового восхождения будет проходить по неприметной тропе среди звёзд... Очаг гаснет... Селение угасает, всё тише звучит его неповторимая мелодия... Пламя зовёт! Если ты в душе волк — приди! Если ты в сердце певец — подхвати затихающую мелодию жизни. Найди путь в душу, обрети в ней родителей, которые поднимут тебя на руках к сияющей Лестнице Вечности... Это пламя жадно ищет глазами тебя! Дай ему пищи и восходи вослед сыну жизни, начиная познавать великий Урок Восхождения!