Ночь. Тишина. Небо было темно-синим, и в нем гнездились пепельно-серые тучи, которыми стыдливо прикрывался надкушенный полукруг луны. Было тихо. Фарфоровую тишь не нарушало ничто, ни одного звука. Вокруг царило безмолвие. Все как будто вымерло… Молчание…

В доме тоже было тихо. Не раздавалось ни скрипа старых поломанных половиц, ни разговора, ни шорохов простыней - ничего. Почти. И только если прислушаться, можно было услышать дыхание двух человек, мерный стук сердец, бившихся в унисон… И вздох…

Серебряный, неверный свет луны падал на окно, проходил сквозь пыльное тонкое стекло, и рассеивался на сотни тысяч мелких разноцветных бликов, которые волной растекались по темной комнате. Очерчивал находившуюся в ней мебель, делая ее тени объемными… падал на смятые простыни, раскрашивая их в различные оттенки серого…

Очерчивал изящную фигуру человека, лежавшего на кровати… Играл в жмурки с каждой прядкой его неестественно светлых, платиновых волос… Играл с ними, на них, как на струнах музыкального инструмента, и каждая прядка была по-своему облюбована этим ярким светом, становясь то белой, то седой, то почти золотистой…

И каждая прядка играла свою собственную симфонию света…

Этот человек спал.

Ты спишь, Люциус… Ты приходишь ко мне и спишь у меня… Со мной… Кто бы мог подумать, кто бы мог даже предположить такое… Такой нонсенс?! Ты не боишься?! Нет?! Не боишься, что я могу воткнуть тебе нож в спину?! Нет?! Не боишься, что я сдам тебя аурорам?! Расскажу им, что ты являешься Упивающимся смертью, расскажу им обо всем, что я знаю про тебя?! Что я сообщу им все это, а утром тебя накроют?! Нет?! И ты попадешь в Азкабан… Нет, ты не боишься… Кого, чего тебе бояться?! Ты веришь мне, ты знаешь меня… Ты знаешь о моей глупости, о моем дурацком запретном увлечении тобой… Да, ты веришь мне и в то же время отказываешься понимать и насмехаешься… И зачем?! Зачем тебе понимать меня?! Тебе не понять, потому что ты САМ никогда не испытывал такого, Люциус… Знаешь, когда я вижу тебя, мне кажется, что расстояние между нами становится стойким радужным мостом, по которому я, как верная собачонка, бегу к тебе… Тебе не понять, что мне достаточно было отклика, ядовитой усмешки, небрежно брошенного слова, просто блеска двух острых, как клинки, глаз для того, чтобы забыть обо всем… И про всех… Забыть про гордость про чувство собственного достоинства, про смелость… Про друзей и близких людей… Я бежал к тебе… Быстро… И больше всего на свете боясь не успеть… И в тоже время отчаянно боясь того, что ты меня оттолкнешь и неясным призраком рассеешься в пространстве.

Обычно он приходил вечером…

Злой, уставший… И вместо того, чтобы отправляться домой, к жене и сыну, Люциус Малфой шел в единственный дом, где ему были рады…В дом, где жил влюбленный оборотень… Это происходило регулярно…

А началось все еще после школы. Наверное, сразу после того, как Люциус Малфой стал Упивающимся смерти, одним из шайки Вольдеморта… Будь он проклят. Знали бы члены Ордена Феникса, друзья: Сириус, Лили, Джеймс - , люди, которые ему, Рему, верили и верят, то, что он давал убежище врагу… Что он братался с врагом… Да что там братался!!! Он полностью был во власти Люциуса… Преступника…

Знали бы они, что малфоевский шарм и сводящая с ума сексуальность, прямо-таки сочившиеся из этого тела, намертво приковали Рема Люпина к Люциусу Малфою… А тот зная прекрасно про эти чувства, старался привязать честного оборотня к себе еще сильнее… Сделать рабом… Прекрасно осознавая, что в любом случае получит прекрасное укрытие и источник информации. А домашнее тепло, которое ему с такой страстью давал Рем, было ему не нужно… Потому что айсберги растаять не смогут сразу… А Люциус был красивой, ледяной фигуркой, вылепленной, вылитой искусным мастером по имени Вольдеморт…

И Люциусу был нужен раб, человек, на которого в случае чего можно было сорваться в периоды плохого настроения и неудач… Сорвать на нем весь свой гнев и всю злость, накопившиеся за день… А потом приласкать, зная, что уж перед этим Рем устоять никак не сможет… Используя метод кнута и пряника…

А Рем снова сдавался… Как же он мог не сдаться… Ведь он любил, да?! Любил этого холодного, расчетливого человека, убийцу, Упивающегося… Врага. Человека, который ДОЛЖЕН БЫЛ стать его врагом… Должен был, но стал не врагом, а любовником… Человек, которого он по всем законам ДОЛЖЕН БЫЛ ненавидеть… Обязан был, а он неистово любил… Слепо, беспомощно… Неправильно…

Свет падал на бледную кожу спящего человека, открашивая ее в нездоровый бледно-зеленоватый оттенок… Лицо… Даже во сне оно не утратило своего обычного напряжения… Губы были сжаты в тонкую ниточку… Они ведь были такими всегда, выражая все то презрение, что копилось внутри тебя, Люциус, и выплескивалось наружу при каждом удобном случае… Морщины на лице… У крыльев носа… На лбу, потому что ты всегда хмуришься… У глаз… И это были не те «гусиные лапки», которые появлялись от улыбок, нет… Это было от твоего постоянного прищура…

Перевожу взгляд ниже… Ты спишь, обернувшись простыней, и рука судорожно комкает во сне податливую материю… Предплечье… Сердце сжимается в тугой мышечный комок… И даже, кажется, сбивается мерное до этого дыхание… Не хватает воздуха… И сердце, лихорадочно бьющееся в грудной клетке, затапливает чем-то вязким… Смолой, клеем, жидким гипсом… Парализуя его, оборачивая в непробиваемую сетку отвращения и ужаса… И сердце, закованное в броню, замирает…

Татуировка… Ужасная. Вызывающая дрожь во всем теле… Пробуждающая истинный страх где-то на задворках измученного сознания… Татуировка… Уродливый росчерк на безупречно белой коже… Черный, кажущийся совсем плоским череп, со выбоиной на месте носа и пустыми глазницами… И кажется, что там виднеется что-то бежевато- зеленое… Гниль… И в голову сразу приходит ассоциация, что эти глаза были выедены червями… Или выклеваны коршунами… Широко раскрытый в нем крике беззубый рот… И из этого рта вылазит огромная, толстая змея… И все ее чешуйки блестят в лунном свете…

Он готов был отдать жизнь за него… Он был готов предать своих товарищей, своих друзей, он был готов отступиться от своих принципов и идей… Глупо… Это было глупо…

Он, взрослый мужчина, под влиянием гормонов, как четырнадцатилетний юноша влюбился… Он любил Люциуса… Неистово и отчаянно… И каждый раз, когда дело затрагивало Люциуса и его род деятельности, миролюбивый, робкий даже Рем превращался в неуправляемое бешеное чудовище… Когда кто-то смел утверждать, что скоро все закончится и скоро Малфой будет коротать дни в Азкабане, Рем зверел… Он сатанел… Он превращался в злобного, кровожадного волка и был готов перегрызть глотку любому, кто посмел бы заикнуться об этом в его присутствии…

Рем стал рабом не только Люциуса, но и рабом своей патологической зависимости от него, своей порочной страсти. И эта зависимость, эта страсть с каждым днем привязывала его к Люциусу все крепче и крепче, изматывая его, выпивая из него все силы и жизненные соки, и, испив их, страсть становилась сильнее и разрушительнее, она разрасталась и больше уже стала напоминать патологию… Болезнь… Она затапливала разум, и рассудок, не сумев вынести натиска, сдавался…

И Рем, милый, спокойный, уравновешенный Рем исчезал… И его место занимал некто, нечто другое… Совершенно другое, социально опасное существо…

Татуировка… Знак Мрака… Позорное клеймо, которое ты носишь с гордо поднятой головой… Это еще одно доказательство, еще один неопровержимый довод - ты принадлежишь ему… А не мне… Метка… Она его частица на твоем теле, губительная черная частичка, которая своим негасимым дьявольским огнем выжигает твою душу день за днем…Тем самым намертво, путами сознания привязывая тебя к нему… Ты не мой, я это знаю… Знаю… И если выхода из этой ситуации нет - я готов делить тебя с ним… Только не уходи, ладно?! Поскольку без тебя я сразу перестану существовать и стану жалко влачащей жизнь оболочкой… Не уходи, потому что когда ты уходишь, мир сразу же начинает терять яркость красок и живость звуков… И ночь без тебя становится еще одной петлей времени, которая мерно обвивается вокруг моей шеи… И когда-нибудь эта петля обернется слишком сильно и туго и с каждым рывком вверх, мои артерии будут сжиматься сильнее и мне будет не хватать воздуха… И кровь перестанет поступать к моему мозгу… А потом я умру… И ночь без тебя станет еще одной такой из нескончаемой череды осенней серости, что была до тебя… Я стану твоей тенью… И ты будешь приближаться ко мне - а я буду убегать от тебя сломя голову, боясь взглянуть правде в глаза… Ты будешь удаляться от меня - и я буду упрямо следовать за тобой… Всегда… И солнечные зайчики будут весело плясать на твоих платиновых волосах, а иногда они будут поглощать мрак и светиться, указывая путь в темноте… Верный путь…

Обычно все происходило так: вечер, дело близится к ночи… Шаги… Тихие, вкрадчивые, но так прекрасно узнаваемые… Стук трости… Хлесток вынимаемой из трости палочки по воздуху… Шепот, едва различимый в уханье ветра и подбадривающем шорохе листьев… А потом все замолкало. И надрывное стрекотание кузнечиков и противное жужжание комаров- кровопийц… Или все это заглушалось странным шумом в ушах Рема?! Шумом, возникавшим от того, что кровь стремительно приливала к голове и пульсировала там не в пример быстрее… Он заходил в дом и не утруждался приветствиями; просто на несколько секунд задерживал взгляд на Реме, чтобы показать - он заметил его присутствие… В очередной раз окидывал пренебрежительным взглядом скромную - если не сказать, слишком скромную!!! - обстановку обители оборотня… Дверь с глухим стуком, скрипнув, закрывалась… И он одними губами шептал заклинание… И каждый вечер Люциус был разным… Он мог быть снисходительным… Он мог быть насмешливым… Он мог быть злым… И он мог быть разъяренным… И в зависимости от этого оттенка его настроения можно было разбить по группам и то, что следовало далее… Он мог быть спокойным… Сдержанным… Он мог быть нетерпеливым… И после этого разорванную им одежду уже было не слатать… Он мог быть Дьяволом… И это было хуже всего… Это был рай для жаждущего секса тела, даже такого дикого, животного… Безжалостного… И это было ужасным унижением для тех крох, что назывались остатками разума…

Татуировка… Символ твоего рабства… Вечного рабства… Или сдача души в аренду только до тех пор, пока ты ему нужен… Метка… Уродливая… Огненно- черный знак… Которым он мог слышать и чьими устами он мог говорить… Татуировка, которой он мог контролировать тебя даже на расстоянии… Сделать тебя ласковым, послушным, заботливым… Таким, каким тебя не видел никто, кроме него: ни я, ни твоя семья… Татуировка, которая стала твоим вторым мозгом, и этот мозг обрел главенство над всем твоим существом и заглушил слабый голос твоего собственного… Татуировка стала твоими новыми нервными окончаниями… Метка… Небольшой рисунок бездарного художника… И сколько же от нее забот, проблем, сколькими жертвами исчисляется число изломанных судеб?! Татуировка. Живая. Которой нужно чем-то питаться, и она питается тобой… Она пьет тебя… Бокал за бокалом, бутыль за бутылью… И она в скором времени иссушит тебя, сделает тебя мумией… Хотя нет, твое тело останется безупречным…

Все зависело от настроения, от того, как прошел день, от его расположения… Он мог быть нежным… Редко… И эта нежность всегда казалась Рему малиновым сиропом… Слишком приторной… От нее сводило скулы и кружилась голова, а конечности начинали предательски дрожать, слабеть… И силы, дух начинали стремительно покидать его на эту ночь… Какую уже по счету?! Он не знал… Сотую, тысячную… Их было больше?! Вполне возможно… И уже в который раз он признавал свое поражение… И это опьяняло, сводило с ума, это одурманило, и на разум опускалась чуть прозрачная темная вуаль… Завеса опускалась на изнуренный рассудок, умоляя о передышке… А вторая половина требовала то, чтобы он продолжал… Быстрее… И эта занавесь всегда была разной… Когда он, Люциус, был нежен, туман, соткавшись эту вуаль своими прозрачными, холодными струйками, был светлый, как облако, в которое зарываешься… Облако, легкое и воздушное, и полосы воздуха, холодные и обжигающие одновременно, скользили по разгоряченной коже, охлаждая ее… И вновь разжигая огонь… Адское пламя внутри…

Татуировка… Пара квадратных дюймов черного на коже, похожей на дорогой атлас… Некрасивая отметина, похожая на корочку, которая образовывается, когда запекается кровь… Черная. И этот отпечаток мал и изящен для чьих-то глаз, виден только на теле… А душа… Она, метка, стала безжалостным кузнецом, который заново выковывал твою жизнь, Люциус, снова и снова. Кузнецом, который ковал безжалостно и профессионально, и ему было все равно, чью жизнь разрушить… А разрушил он именно твою жизнь, жизнь сильного, решительного человека, который по своей воли стал подчиненным и которому нравилось это положение… И татуировка затапливала его внутри черным, и весь свет, весь тот немногий свет, что когда-то был в тебе, был просто поглощен этой чернильной непроглядной тьмою… И эта чернота рисовала, вырисовывала в глазах окружающих нового человека своими серо-черными лучами… И этот новый человек был без души… Идеального человека… Но, увы, черствого и бездушного…

Были мысли… Сначала… Чтобы прекратить все это… Но когда впервые эти шелковистые губы дотронулись до его собственных, запечатав рот поцелуем, он позабыл все такие долго репетированные слова… И все мысли ушли куда-то, исчезли куда-то до поры, до времени, и тело в предвкушение чего-то большего затапливало шоколадом наслаждения… А потом таких мыслей уже не осталось… Да и как они могли остаться?! Под таким натиском, под таким напором…

***

Оседлав его, Люциус принимался истязать наэлектризованную казалось, кожу… И Рему казалось, что он чувствовал легкое покалывание, и с каждым поцелуем его сила становилась все меньше и меньше, и напряжение куда-то уходило… И кожа покрывалась отметинами, синяками, засосами… Рем вскрикивал от удовольствия, и его тело выгибалось, как туго натянула тетива. Он выгибался, и его бедра вжимались в бедра Люциуса, покрытые тканью чертовых брюк… И Люциус чувствовал, как натянуто затрещала материя и чувствовал ткнувшийся ему в живот член Рема… По телу оборотня пробежала неуправляемая, мгновенная волна дрожи… И он застонал, требуя большего… Большего… Гораздо большего… И тогда губы отрывались от шеи и продолжали свое исследование по груди… Острые ногти захватили его сосок и грубо сжали его, в то время как губы, горячие, вероломные, заставляющие терять голову, сомкнулись на втором соске… И Рем начинал хныкать как ребенок, требуя не останавливаться…

А потом Люциус, словно издеваясь, заставлял Рема молить, слезно умолять его продолжить… И сквозь туман в голове в памяти отчетливо вырисовывались слова: «Пожалуйста, Люциус… Прошу… Быстрей…» И послушный рот повторял это… А Люпин закрывал глаза, затуманенные поволокой боли и удовольствия… Нет, Люциусу Малфою не нужны были розги и волшебная палочка, чтобы уничтожить Рема Люпина… Нет, зачем… Он действовал просто… И изящно… По- слизерински… Ведь иногда слова бывали самым сильным, самым безжалостным человеческим оружием… Люциус знал, что его слова, насмешливые и злые, немилосердно корежили и выворачивали на изнанку душу Рема… И только тогда он понимал, что Рем уже доведен до «кондиции», что он уже стоит у грани, за которой уже ничего нет, кроме бесконечного обрыва и равнодушного воздуха… И он продолжал свои истязания лаской… А тело Рема, став самостоятельным, отзывалось на эти прикосновения…

Люциус был одет… Ему не нужно было раздеваться для того, чтобы довести своего любовника до сильнейшего оргазма… Такого, когда разрываются плотины и укрепления и рушатся стены отчуждения между врагами, когда время на несколько мгновений исчезало и оба попадали в объятья сладкого забвенья - безвременья. Люциус начинал развеваться, и это время всегда казалось Рему вечностью… Звук расстегиваемой молнии… Шорох упавшей на пол одежды, через которую Малфой просто перешагнул… И тогда Рем открывал глаза… Только тогда… И несколько мгновений он просто не мог понять, где он находится… Люциус стоял перед ним… Он был красив, как бог… Его кожа была почти абсолютно белой, и оранжево-желтоватое пламя свечей отплясывало свои задорные танцы на ней…

Татуировка… Оно тогда отчетливо выделялась и была заметна, как никогда…В неправильном свете свечей она казалась темно - зеленой… И можно было поклясться, что рот был разинут еще шире, словно глотая тот атомный коктейль из эмоций и запахов, что кружили в воздухе… А потом своим беззубым ртом, вместо которого был один диагональный разрез, он ухмылялся, и от этого брала оторопь… татуировка была живой, и иногда мне казалось, что он, Вольдеморт, оставив в ней свой отпечаток, чувствовал то же самое, что и ты… Чувствовал то же самое, когда я водил языком вверх- вниз по твоему члену, слизывая и пробуя на вкус солоноватую жидкость, вытекавшую из головки… Я иногда думал, что это ЕГО рука с, длинными аристократическими пальцами белой змеей проскальзывала в мои волосы и вцеплялась в них с силой, притаскивая ближе и не давая отстраниться… Мне иногда казалось, что сосал и целовал член именно Вольдеморта, и только намертво вцепившиеся в мои волосы пальцы не давали мне оторваться от тебя и не отпрыгнуть подальше в сторону… А потом, запоздало, приходило понимание - это был ты, ты, именно ты, Люциус Малфой, а никакой не Вольдеморт… И что именно твой член я брал в рот и играл с ним языком, кружил им по головке, даря наслаждение…

Вверх… Вниз… Всасывание… Глоток… Вверх… Вниз… Глоток… Всасывание…

Мне казалось, что схему я уже выучил наизусть, потому что так происходило уже бесчисленно много раз, и все мои движения и действия были подчинены тому такту, который задавала твоя рука в моих волосах. И иногда мне казалось, что это его тело дрожит от моих прикосновений и что это именно Вольдеморт был готов кончить в любой момент… Именно он… И только проглотив всю сперму, оказавшуюся у меня во рту, я открывал глаза и видел тебя… Прежнего… И что именно твои черты были скованы судорогой только что обрушившегося на тебя оргазма… И я понимал, что это ты… Ты… А татуировка… Она будет молчать… Пока… И только потом, через несколько часов напомнит о себе…О, это был рай, а ты был ангелом… Только если это был рай, то почему там было так темно?!

А все еще могло быть по-другому… Люциус мог быть рассерженным, злым, чем-то или кем-то недовольным… Раздосадованным… И его настроение в полной мере отражалось в его действиях… Когда не было ласки и нежности… Когда были только безумие и одержимость…

Он срывал всю свою ярость на Реме, зная, что тот не ответит, что тот тряпка! Что он будет просто давиться от боли, чем скажет хоть слово поперек… В руке оказывалась черная кожаная плетка, причудливо сплетенная… Он действовал умело, стараясь, чтобы не осталось шрамов и было как можно меньше крови… Прикусив губу, Люциус взмахивал рукой… Резкий свист… И кнут, извиваясь подобно большой тонкой змее, опускался на белую кожу Рема… И оставлял ярко- красные полосы, длинные, короткие, толстые и тонкие… Обжигающие прикосновения жалили кожу и причиняли боль… И боль была разрушительной, она была в каждой клеточке его тела… Она была настолько сильна, насколько и осязаема, и волнами, аурой витала над телом Рема… Свист… Удар… Стон… Рассекающий воздух взмах… Касание… Дикий крик… И с каждым ударом боль становилась сильнее, а крик, наоборот, тише… Люпин уже не мог кричать, его связки были сорваны… Скоро крики прекращались вообще… И оставалось только судорожное дыхание, попытки заглотить как можно больше воздуха… Голова бессильно откинулась на подушки… Тело, до этого напряженное, обмякло… И только губы чуть шевелились… Шептали молитву и просили Бога, Мерлина прекратить этот ад… М только тогда Люциус приходил в себя и отбрасывал хлыст в сторону… И выпрямлялся, рассматривая распятое перед ним тело, сплошь покрытое полосами, так похожие на следы ожогов… Злость исчезала так же быстро, как и появлялась… Удовлетворенная усмешка… Почти улыбка… Он улыбался…

Татуировка… Граненый череп на фоне кислотно- зеленого облака… И можно было запросто угадать черты этого лица, представив его, обтянутое кожей… Это был Вольдеморт… Мой враг… Человек, которого мне было не победить, как бы я ни желал этого, как бы ни старался… Который отнял тебя у меня… Нет, который ПРИСВОИЛ тебя себе… И он был сильнее… И у него была власть, которой он обещал поделиться с тобой… И над тобою тоже у него была власть… Ты всем телом, всей душой принадлежал этому чудовищу, связанный клятвой верности и знаком мрака… Череп, в моем воображении обтянутый кожей, ухмылялся мне, кривя и так слишком тонкие губы, некрасивые черты… И мне казалось, что он мог читать мои мысли, проникать в мой разум, и его издевательская усмешка была выражением триумфа на бледном лице… И отвратительная змея, что выползала у него изо рта, шипела мне что-то… Угрожающее… Подтверждение тому, чему я долго не хотел верить… Того, что ТЕБЯ со мной никогда не было, а было лишь твое тело… А душа… Знал ли ты вообще когда-нибудь это слово, Люциус?!

Он терзал это тело, как будто был хищником, а Рем такой долгожданной добычей… А Люпин тихо постанывал… От чего?! От наслаждения… Или от боли, которая своими сильными щупальцами душила его, била его под дых, в грудь, и казалось, что ребра ломались и острые осколки разбитых костей впивались в сердце… И именно поэтому ему было так больно… Боль… Она топтала… Она поглощала, выжигала, она стучала в его голове молотком… И видя полузакрытые глаза, эту кожу, исполосанную багровым, которая стала раскаленной, Малфой на мгновение терял контроль, и маска, столь заботливо поддерживая на холеном лице, сползала… Открывая перекошенные в гримасе черты… И стена в глазах рушилась, открывая взору дикий, смертельный огонь… Дыхание его сбивалось… Становилось рваным… А руки, дрожавшие от страсти, уже переворачивали Люпина. И он резко входил в податливое тело… И трахал его, грубо и животно, так, что тот извивался под ним в агонии… И захлебывался собственными криками… Входил в него, в это тело, так жаждавшее вторжения, и выходил, оставляя покоренную крепость… И за секунду до оргазма, который обрушивался на них обоих, он впивался в разгоряченную плоть… И вскоре оргазм обрушивался на любовников, затоплял их, смывал теплой волной спермы… Втаптывал в пол… И стирал на секунду с лица земли только для того, чтобы снова опять воскресить… Заново вырисовать…

И посредством этой татуировки он зовет тебя, когда ты ему нужен… Или когда ему просто не на ком выместить накопившуюся злость, и ты потом вымещаешь свою ярость на мне… Он зовет тебя… Часто… И уже ко мне ты приходишь весь сплошь разукрашенный… Его губами, зубами, языком… Ногтями… И знаешь, когда ты спишь, я шепчу Заживляющее заклинание, чтобы вылечить эти глубокие порезы и царапины… И я никогда ничего не говорю тебе… Зачем?! Я люблю тебя, так по-детски, наивно и глупо люблю тебя… Ты знаешь об этом… А Вольдеморт… Быть может, он когда-нибудь сгинет из этого мира, освободив твою душу и твою сердце, подарит их мне… И, может быть, тогда ты наконец заметишь меня, твою секс- игрушку, твою маленькую верную собачку, готовую прибежать по первому зову… Быть может, ты заметишь меня, такого, каким я являюсь на самом деле, каким я был до встречи с тобой… Живым и настоящим, а не порабощенным…Быть может, татуировка покинет твое тело и перестанет с силой концентрированной кислоты выжигать клейма на твоей душе… Быть может… И я жду… Быть может, я дождусь…

***

Сквозь окутавшую его пелену боли едва пробивались слабые отзвуки… Или это так стучало и звенело у него в ушах?! С трудом он открыл глаза и тут же закрыл их… Веки казались свинцовыми… И приподнять одно из них стало подобно тому, как поднять огромный замшелый валун… Предательская влага застилала полузакрытые глаза, и сквозь нее Рем увидел Люциуса, который уже полностью одетый шел к двери… Уходил, даже не взглянув в его сторону… И его пальцы осторожно ласкали предплечье… Там, где была татуировка… Он вновь шел к нему, к Вольдеморту, шел на его зов… И даже не попрощался… И только на пороге он неожиданно остановился… И оглянулся. Сморщив нос, оглядел полунищую обстановку спальни… Кинул взгляд на Рема, не заметив или сделав вид, что не заметил, его пробуждения… И Рем чуть не задохнулся, увидев СКОЛЬКО в его глазах, всегда арктически холодных, непробиваемых, плескалось самых разных эмоций… Адресованных, к сожалению, не Рему, а его сопернику… И длинные пальцы продолжали нежно поглаживать кожу… И Рем готов был поклясться, что череп, скрытый толстой материей, ухмыляется и победно, высоко, одержимо хохочет над ним… Над его поражением… Окончательным…

***

А на следующий день Люциус не пришел. И только далеко за полночь Рем узнал о падении Темного Лорда…