"Римус! Приезжай ко мне через три дня, погостишь пару дней, повеселимся. Уже отослал такие же письма Сириусу и Питеру. Только попробуй не приехать! Жду, Джеймс."

"Привет, Джеймс! Я с удовольствием приехал бы, но, увы, умудрился заболеть в самый разгар лета. Вот ведь не повезло, правда? Но я скучать не буду, у моего кота день рождения, и мы с ним вместе будем пить валерьянку. Желаю хорошо отдохнуть, пиши еще. Пока, Римус."

"Римус, не забудь вечером про подвал, покорми кота и не скучай. Целую, мама."

Родители уехали по делам. Конечно, по закону подлости количество неотложных дел прямо пропорционально времени, оставшемуся до полнолуния. С утра Римус приготовил подвал - проветрил, убрал устроенное месяц назад безобразие - он грыз и царапал деревянные стены, и щепки кучей лежали на влажном земляном полу. В полдень он понял, что делать совершенно нечего - и нечем отвлечься от мысли о необратимо приближающемся вечере. Он развернул письмо Джеймса и еще раз прочитал его. Было ужасно, до слез обидно, что тому приспичило приглашать друзей именно сейчас.

Пробовал делать летнее домашнее задние, читать, гулять - радости ничто не доставило. Перед тем, как запереть самого себя в подвале, он прошел на кухню, достал сырое мясо и принялся резать его на маленькие кусочки, которые удобно есть. Кот тут же примчался откуда-то, принялся вертеться под ногами и громко и басовито мяукать, трогая его то и дело лапой, так что даже через штанину поцарапал Римуса. Только получив вожделенную порцию мяса, кот оставил хозяина в покое. Небо темнело, только на западе облака были залиты еще красным светом. Римус собирался как можно дольше оставаться вне подвала, но уже теперь беспокоился. Это была, к сожалению, его фобия - он знал точно, когда появится луна, но уже задолго до этого момента боялся, что все перепутал, и что он вот-вот станет опасным зверем. Иногда, в ночных кошмарах, ему представлялось, как трансформация настигает его во время занятий, в Большом Зале, на прогулке. Это всегда было неожиданно, чаще всего днем, при ярком свете солнца.

Он становился волком, но понимал все, что происходит, гораздо яснее, чем при настоящих превращениях. Он бросался на людей, вгрызался в теплое мясо… А однажды Римусу снилось, что он сохранил разум, был спокоен и не испытывал приступов животной ярости; он ластился к друзьям, чтобы те поняли - он добрый вервольф, он не станет нападать на них, а они кричали от страха и пытались ударить его; а он уворачивался и заискивающе вилял хвостом. Римус открыл люк в полу и присел на корточки, уставившись безнадежно в темноту внизу. Через тридцать секунд он встряхнулся, взял сферу, испускающую мертвенно-бледное сияние, и спрыгнул на землю. Чтобы Римус не проводил двенадцать часов подряд в полной темноте, отец его вделал в потолок подвала прочную железную клетку, запирающуюся на ключ, куда каждый раз перед трансформацией вкладывали источник света. Люк тоже был не обычным. Запирался он только изнутри, на широкую металлическую щеколду, которая была заколдована так, что только человек мог прикоснуться к ней. Став волком, Римус мог часами прыгать и пытаться ухватить зубами эту задвижку, а в итоге только ударялся зубами о люк.

Сегодня, как обычно, Римус поместил сияющий шар на место и присел на пол. Но недолго смог он просидеть так - зная, что луна взойдет лишь через час, он уже сейчас захлопнул люк и задвинул заржавевшую от сырости щеколду, которая двигалась теперь со скрипом. Передернувшись от неприятного звука, он устроился с максимальным комфортом, и стал ждать. Подвал был низким, так что, сидя, Римус почти касался макушкой потолка; зато площадь данного помещения была значительной, и в дальних углах колебались неясные тени, пугавшие мальчика сколько-то лет назад. Он не страдал клаустрофобией, но всегда чувствовал себя ужасно неуютно в этом жутковатом помещении; внизу и по бокам находилась плотная, тяжелая масса земли, сверху - жесткий, неподатливый потолок, нависающий над душой и давящий на сознание. Успокаивало только то, что сверху подвал не запирался - после того, как однажды Римус провел худшие в своей жизни часы - испугался, уже после обратного превращения в человека, что люк не откроют, и в панике сжался в углу, зажмурив глаза и стараясь представить, что он вовсе не в подвале, а в своей спальне, или в школе, или еще где-то; мама потом крепко-крепко обняла его и все повторяла, что надо было позвать ее, а не сидеть молча; а он давился всхлипываниями и не мог найти слов, чтобы передать страх, охвативший его тогда при мысли, что он будет звать, кричать до хрипоты, и никто не придет.

Римус ждал, ждал, сердце тянуло жгучее чувство тоски, вызванное тусклым светом, давящей на уши тишиной и - обреченностью. Он рассматривал противоположную стену; пятна цемента образовывали фигурку существа, похожего на пингвина, мордочка которого забавляла своей торжественностью и серьезностью. Если сесть в угол, где закреплена сфера - а он всегда сидел именно здесь, - то в левом углу линия пола была неровной; она поднималась плавно вверх, достигая наибольшей высоты в месте, где соединялись две стены.

Что-то мягкое и теплое коснулось его руки, и кот ласково мурлыкнул, потеревшись о Римуса. По привычке он погладил густую плотную шерсть, но тут же опомнился. Как он попал сюда? Видимо, просто прошмыгнул, пока люк стоял открытым. Надо скорее выпустить его наружу, иначе волк нападет на бедное животное, порвет его в клочья... Он схватил кота левой рукой, а правой попытался открыть щеколду - но опоздал. Он еще успел увидеть, как кожа его покрывается жесткой шерстью, а потом его переполнили привычные уже раздражение и злость. Он, а точнее, волк, издал дикий рев и принялся метаться по подвалу, всей душой своей, полной ненависти, желая вырваться наружу, туда, где живут люди, туда, где их можно убивать. Бледное сияние привлекло, в который раз уже, зверя, и он бросился на металлические прутья, защищавшие шар, и принялся грызть их, тянуть, рвать; прутья оставались целыми и даже неподвижными, а рот волка наполнился освежающе-соленым вкусом крови, сочившейся из растертых, расцарапанных десен.

Ярость заставила его с новым, еще более грозным рыком броситься к люку и биться, биться об него всей своей массой, словно зверь понимал, что именно эта деревянная перегородка отделяет его от возможных жертв; с тупой настойчивостью продолжалось это бессмысленное сражение, пока волк не рухнул на пол, продолжая яростно обнажать клыки и порыкивать. И когда он лежал так, не в силах подняться, к его голове подошел тихонечко кот, обнюхал, и принялся осторожно зализывать ранки на морде; стало легче. Одиночество вдруг показалось не таким мучительным, и безумная ярость притихла на время; несколько минут волк лежал спокойно, но после, отдохнув, с новыми силами принялся крушить все, что попадалось под зубы; а так как подвал был исключительно прочным, то вред волк причинял исключительно себе; несколько раз он вновь, страшно уставший, лежал на полу, а кот утешал его. Так продолжалось всю ночь.

Утром Римус с трудом открыл глаза, снова в человеческом облике, и попытался подняться. Только с четвертой попытки ему удалось сесть. Он дополз на коленях до люка, отодвинул щеколду и вылез из подвала, стукнувшись и без того страшно болевшей головой о пол. Шатаясь, дошел до кровати и забрался под одеяло; похоже, у него поднялась температура; натянул покрывало на подбородок и на затылок, съежился, подтянув колени к груди, и улегся на левую руку; все равно было холодно, и его знобило. Римус лежал так, не думая ни о чем, пока не вспомнил своего сокамерника и не позвал его тихим хрипловатым голосом. Кот прибежал, и Римус затащил его к себе под одеяло; теплая тяжесть животного приятно успокаивала, и Люпин подумал, что должен заснуть очень быстро. Однако, несмотря на крайнюю усталость и бессонную ночь, сон не шел к нему; Римус несколько часов пролежал неподвижно, стараясь не выпускать наружу драгоценное тепло, понимая, что сон необходим для восстановления сил, но тем не менее забыться он смог только когда уже было далеко за полдень...