Знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!
Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.
Откровение, глава 3, стих 15, 16


Он действительно невыносим, как и рассказывал Сириус. Меня от него тошнит. Отвратительный. Жалкий. Он бесит меня, разрушая тишину и спокойствие моих вечеров, лишая меня остатков разума.
Будь он проклят. Он снова делает это. Струи воды ударяют о дно ванны, а затем легкий стук флакона, который ставят на кафель – и я знаю, что сейчас почувствую это: тончайший, едва различимый отдаленный запах доносится до меня из-за стены – апельсин и корица. Шампунь? Гель для душа? Вероятно, что-то не в порядке с вентиляцией. В других обстоятельствах это не имело бы значения, потому что в этих комнатах никто не живет. Но дело в том, что летом в Хогвартсе нет студентов, а Ордену нужен штаб, теперь, когда дом номер 12 на Гриммолд Плейс больше нельзя использовать.

В любом случае, никого кроме меня это не побеспокоило бы. Мое обычное везение – иметь такой острый слух и обоняние, что я чувствую все, что происходит за стеной. Я стою неподвижно, положив руки на края раковины, глядя на свое бледное уставшее отражение: пряди каштановых с проседью волос падают на глаза, в которых навсегда поселилось затравленное выражение – и слушаю, как Снейп в своей ванной выключает воду. Тишина: вероятно, он вытирается, потом легкие удаляющиеся шаги босых ступней.
Сейчас, если я пойду в свою комнату… там довольно тонкая стена, настолько тонкая, что если я прислонюсь к ней, я могу снова услышать его. Впрочем, зачем мне это делать? Я не хочу ничего об этом знать.

- Всегда приходишь, смотришь и уходишь, - раздраженно фыркает зеркало. – И чего тебе нужно?
Я пожимаю плечами и выхожу, оставляя зеркало висеть в темноте.
Звуки… такие тихие, что никто другой не смог бы их услышать. Скрип кровати, а потом… В первый раз я услышал это случайно. Я не просил селить меня рядом с комнатами Снейпа, да и он тоже не был особенно счастлив от такого соседства. Но выбирать мне было, в общем-то, не из чего - никакого другого пристанища у меня не было. Мне пришлось принять то, что предложил Альбус.
Я не знал, что слушать Снейпа будет одним из условий.
Слушать, как он удовлетворяет себя.

Не то, чтобы он делал это громко, нет, дело не в этом – наверняка, он не знает, что я могу его слышать. И по правде говоря, меня никто не вынуждает: нужно всего лишь отойти к противоположной стене, чтобы перестать слышать звуки. Но вообще-то, их сложно принять за что-то другое. Мягкий звук ладони, ласкающей плоть, неровное дыхание, которое становится все чаще, переходя в слабые стоны нарастающего удовольствия. Запах… Я узнаю его без труда: ни с чем не сравнимый запах секса, изливающегося семени и разгоряченного тела, достигающего пика.
Я ненавижу это. Это намного больше, чем я хотел когда-либо узнать о Снейпе.

Это раздражает. Здесь, в Хогвартсе, я мог бы чувствовать себя уютно, спокойно, почти как дома – это единственное место, где я чувствую себя как дома. Зачем мне знать о грязных развлечениях Снейпа, о вещах, которые нужно скрывать, о которых никто никогда не должен знать? Знаете, время от времени все это делают. Я тоже. Но есть что-то абсолютно непристойное в том, чтобы посвящать в это другого. И даже, если это не вина Снейпа…все-таки он виноват. Как иногда говорил Джеймс, его вина уже в том, что он существует, - и сейчас я склонен с ним согласиться.
Не говоря уже о том, что одной мысли о Снейпе, делающем это - трогающем себя, ласкающем свое тело, обнаженном, раскрасневшемся, возбужденном, - достаточно, чтобы вызвать тошноту у любого нормального человека.

Конечно не то, чтобы у него был другой выбор. Никто больше не станет к нему прикасаться, поэтому ему приходится использовать собственную руку. Никто не захочет Снейпа. Никто.
Я должен бы ликовать при этой мысли – зная, насколько он жалок и несчастен в своем одиночестве, со своими убогими радостями. Но когда я слушаю его, я чувствую себя грязным. Он на самом деле умудряется испачкать все вокруг. Ну же! Он когда-нибудь прекратит? Я слышу, как его дыхание прерывается, когда он, наверное, делает последнее движение в свою ладонь, достигая оргазма, и затем - на некоторое время наступает тишина.

***

Он занимается этим не каждый день. Один раз в три-четыре дня, иногда проходит целая неделя. Такие перерывы обычно бывают после собраний с другими Упивающимися Смертью, и я невольно спрашиваю себя, что же там происходит, что может отбить у него желание позаботиться о себе. Скорее всего, ему просто нужно время, чтобы прийти в себя. Я научился узнавать, когда он приступает к делу: он всегда сначала принимает душ с этим чудным апельсиново-коричным мылом, или что там это такое… Странно, правда? Обычно люди принимают душ перед свиданием с кем-нибудь.

Впрочем, он все равно ни с кем не встречается. Может, это самое интимное, что у Снейпа было в жизни. Прямо как Сириус говорил… в школе мы всегда шутили, что никто не захочет коснуться Снейпа даже палкой. Похоже, в конечном счете, так оно и есть.
Я научился различать частоту его дыхания, те незначительные движения, которые он делает – в возбуждении, при приближении оргазма. Кажется, будто они навечно отпечатаны в моей памяти, даже когда я не слушаю, прислонившись в стене. О, да, вот снова…

Иногда меня охватывает любопытство, смешанное с раздражением: что если он произнесет что-нибудь в момент оргазма, чье-то имя, открывая еще больше, чем до этого? Чье имя это может быть? Люциуса? Я помню, как Сириус однажды сказал об этих двоих, что Снейп для Малфоя больше, чем просто мимолетное развлечение. Что ж, по-видимому, даже Малфой не снисходит до того, чтобы прикоснуться к Снейпу. А, да, он же в Азкабане, верно… А Сириус умер.

***

Возможно, мне следует сказать ему быть потише. Но как я это сделаю? Он же меня своими проклятиями в землю вобьет, если поймет, что я знаю. Да он и не шумит. На самом деле, он один из самых тихих людей, кого я только слышал за подобным занятием - а в школьные годы я слышал немало, деля спальню с однокурсниками. Но когда на собраниях Ордена он прожигает меня взглядом, сощурившись так, что удивительно, как он видит куда идти - будто я что-то, что он предпочел бы не видеть вовсе, - иногда мне хочется сказать это. Бросить ему в лицо перед всеми.
Не можешь найти никого, кто хотел бы тебя коснуться, Снейп?
- Он такой противный, - громко шепчет Тонкс после очередной ядовитой реплики Снейпа, которая, несомненно, относится на мой счет. – И что его укусило?

Я усмехаюсь.
- Полагаю, ничего.
- Плохо.
Она сидит на краю стола, свесив соблазнительные ножки, и на ее милом лице играет очаровательная плутовская улыбка, когда она смотрит на меня, чуть склонив голову набок.
- Ремус, тебе надо памятник поставить - и как ты только его выносишь?

Выносить его? Ну, уж нет, я не могу выносить его. Не могу выносить его вечные замечания, его расчетливую грубость, его показное равнодушие. Я слишком устал для этого, мне слишком больно. Я смотрю на Снейпа, пытаясь внушить ему взглядом: берегись, я знаю твой секрет. Для Снейпа мой взгляд что легкий ветерок. Теплая ладошка Тонкс накрывает мое запястье.
- Эй, Ремус, взбодрись, - говорит она. Мое имя, произнесенное ее детским голоском, звучит неожиданно приятно, - настолько, что я почти забываю о Снейпе с его ужасными манерами, с его мерзкими секретами. До следующей ночи.

***

Его дыхание учащается, становится более глубоким и неровным, в такт движению плоти, ласкающей плоть, - сильному, настойчивому, стремящемуся достичь кульминации. Всегда то же самое, но это вряд ли должно меня удивлять. Ровно четырнадцать минут, от начала до конца. Да и откуда взяться разнообразию? Это всего лишь его собственные руки, он, возможно, не знает, как делать это по-другому. Делал ли это кто-нибудь для него хоть раз в жизни? Знает ли он, как по-разному это может быть?
Я знаю. Да, иногда это единственный способ: получить разрядку, снять напряжение, - но это призрачное удовольствие, получаемое от прикосновения собственной руки не имеет ничего общего с тем лихорадочным желанием, жаром и головокружительной радостью быть с кем-то, делить с ним удовольствие.

Должно быть, это так одиноко… всегда делать это одним и тем же способом: ванна… постель… разрядка… сон… Как работа, как часть прочих обязанностей – нечто запланированное, а не то, что делают под влиянием момента. Но это же Снейп – он что угодно превратит в пародию. Снейп с его сальными волосами и уродливым лицом, с его вылинявшим бельем. Без друзей, без сторонников, с потрясающим умением превращать своих покровителей во врагов. Снейп, который стремится выглядеть так, будто все остальные его недостойны… настолько недостойны, что он не может найти никого, чтобы привести в свою постель. Снейп, который, возможно, хорошо понял, что не иметь легче, чем потерять… что предлагать кому-нибудь свое сердце, значит дать возможность взять его и бросить под ноги и наступить на него.

Может быть, он чувствует себя в безопасности в полумраке своей комнаты, где никто не может причинить ему боль. И иногда мне кажется, что я понимаю его. Он резко вздыхает и затем некоторое время ничего не слышно: ни дыхания, ни, кажется, даже сердцебиения. Потом я слышу, как скрипит кровать, и он обессилено вытягивается, выдохшийся и уставший. Я поворачиваюсь и прижимаюсь пылающим лбом к холодной стене подземелья.

***

После собрания мы спускаемся по лестнице вместе. Или точнее будет сказать, мы идем рядом. Он всем своим высокомерным видом показывает, что не хочет замечать меня, и предупреждает, чтобы я держался от него подальше. Довольно смешно, учитывая, что я не горю желанием с ним общаться. Во мне зарождается гнев. Что он о себе думает? Почему он считает, что может относиться ко мне с таким презрением, - презрением, которое я чувствую в каждом глотке Волчьего зелья, что он готовит для меня? Это потому, что я оборотень? Неужели это хуже, чем быть Упивающимся Смертью, пусть даже бывшим? По крайней мере, у меня не было возможности выбирать.

Интересно, если бы я не был оборотнем, какую причину он нашел бы, чтобы ненавидеть меня? Что я был Мародером? Или что был другом Джеймса и Сириуса? Теперь он должен быть счастлив: мои друзья ушли – окончательно и бесповоротно. И моя жизнь вместе с ними, хоть я и продолжаю дышать. Легче ли не иметь, чем потерять? Предпочел бы я, чтобы Сириус никогда не возвращался, чем быть с ним рядом так недолго и потерять его снова?
Может быть. Может быть и так. «Легче» это слово, которое определяет мою жизнь – но как может быть иначе? В моей жизни и так хватает трудностей – и если я не буду щадить себя, я, возможно, просто не смогу пережить еще один день, еще один месяц. Мне страшно об этом думать, но в глубине души я не могу не признать этого.

Может, это плохо, но это помогает мне выжить.
Хотя иногда мне хочется, чтобы я мог оплакать свои потери – вместо того, чтобы чувствовать пустоту внутри.
Снейп подходит к своей двери, а я делаю еще несколько шагов по направлению к моей. Никаких пожеланий спокойной ночи, да я и не жду от него подобной вежливости.
- Шлемник, - почти неслышно произносит он. Дверь распахивается.
Обычный человек не услышал бы этого, - только я, с моим обостренным слухом. Я же всегда слышу слишком много, не так ли?

***

Этой ночью он снова готовится. Когда я слышу, как он заходит в ванную и включает воду, я с удивлением осознаю, что жду этого с нетерпением – со злорадством?.. Я знаю эти действия так хорошо, будто сам участвую в них. Мои брюки становятся тесными, но я предпочитаю не замечать этого, как делаю это каждый раз. Я никогда не устраиваю себе разрядку в эти дни. Не потому что боюсь, что Снейп может меня услышать – он не услышит.
Просто… Я не хочу быть похожим на него. Я не стану заниматься чем-то таким же жалким и одиноким, как он. Это позволяет мне чувствовать себя выше его. Если бы только я мог перестать слушать…

Но я слушаю, прокручивая у себя в голове соответствующие картины: его лицо с заостренными чертами, горящее от возбуждения – бледное с алыми пятнами на щеках, темные глаза затуманены удовольствием, его тонкие губы чуть приоткрыты, он вздыхает… Сириус пошутил бы, не пытаюсь ли я наказать себя такими неподходящими фантазиями? Я что, хочу стать импотентом, думая о мастурбирующем Снейпе? Я не знаю… Я не знаю, что я чувствую, почему я делаю это… что происходит со мной. Я должен его ненавидеть. Я ненавижу его – достаточно, чтобы желать причинить ему боль, унизить его, как он унижает меня своим высокомерным отношением. Он приводит меня в бешенство. Мне нравится представлять, как я приближаюсь к нему, а он беззащитно смотрит на меня, мне хотелось бы увидеть страх в его глазах.

Он, наверное, был в ужасе, когда застал меня в Визжащей Хижине, хоть я этого и не помню… Я ненавижу его. Он заслуживал всего того, что получал от Джеймса и Сириуса, это все была его вина, он сам нарывался… пусть даже не смеет обвинять в этом Сириуса! Сириус был в тысячу раз лучше, чем он – и в сто раз больше заслуживал право жить. Пусть не смеет обвинять меня за то, что я не вмешивался… Да, конечно, Ремус Люпин, оборотень, зависящий от своих друзей, которые знают его секрет. Снейп, наверное, счастлив, что теперь я завишу от него, будучи неопасным, только когда принимаю приготовленное им зелье… В его власти…
На самом деле это он в моей власти – с его грязной тайной, о которой я знаю. Если я расскажу о ней… если он выяснит, что я знаю…

Кровь шумит в висках. Я больше не могу это выносить. Мне нужно сделать что-то, или эти мысли сведут меня с ума, эти звуки доконают меня. Я должен доказать, что я держу все под контролем – я должен указать Снейпу его место. Я встаю и выхожу из комнаты.

***

В коридоре тихо, отсюда я не слышу ни звука из его комнат, что не удивительно. Он тоже не слышит, как я шепчу пароль «Шлемник», и дверь тихо открывается. Я вхожу в тускло освещенную комнату, мои шаги легки и бесшумны. Он вздыхает громче, чем я когда-либо слышал, и на долю секунды мне кажется, что он увидел меня. Затем раздается еще один вздох, и я понимаю, что он даже не догадывается – какая беспечность! – слишком погруженный в то, чем он занят. Мои ноздри хищно раздуваются, втягивая резкий, отчетливый запах, который трудно с чем-то спутать. Запах возбуждения, смазки и какой-то слабый незнакомый аромат – масло, которое он, вероятно, использует для лучшего скольжения. В его вздохах слышится негромкое «О» при каждом движении.

Первая комната пуста, как и следующая, и я бесшумно иду вперед, мое тело в кои то веки не подводит меня, а он все еще не слышит. Как глупо, какой из него шпион? Я смотрю, и он позволяет мне, даже не подозревая об этом. Покрывало отброшено: он раскинулся на кровати, утопая в складках своего темного халата – темно-коричневого или что-то в этом роде – руки все еще в рукавах. Картина кажется странно знакомой, что неудивительно, ведь я столько раз вызывал ее в своем воображении. У него длинные, худые ноги, и он действительно выглядит так, будто весь состоит из углов, ребра торчат, и кожа такая белая, а волосы на груди и внизу живота черные, и соски коричневые и выступают, и рука порхает, лаская темный, налитый кровью член.

С такой силой, с такой решимостью. Когда ты делаешь это с самим собой – это не удовольствие. Это работа – довести себя до оргазма. Он действительно использует какое-то масло, оно блестит на его члене, и покрывает пальцы его другой руки, которые он вставляет… о боже… я вполне мог прожить и не видя этого. Его длинные пальцы скользят внутрь и обратно из его ануса и снова внутрь, и он вздрагивает всем телом, когда касается нужной точки. Его влажные волосы разметались по подушке. Влажные, будто недавно вымыты. Значит, запах апельсина - это его шампунь…

Конечно, он не видит меня. Его глаза закрыты – и странно, от этого его лицо кажется моложе, он выглядит почти таким, каким был в школе, - замкнутый, впечатлительный подросток, сосредоточенный на том, чтобы все делать правильно… как в учебе. И это было еще одним поводом, чтобы посмеяться над ним и презирать его, для Сириуса, который никогда не думал об уроках, и Джеймса, который учился время от времени. Его брови сдвинуты, губы прикушены, когда он ласкает себя – и я знаю, что он уже прошел ту стадию, когда перед мысленным взором проносятся какие-то возбуждающие картины. Сейчас это лишь чистая физиология, тело реагирует на стимулирование, кожа отзывается на ритмичные прикосновения.

Он тихо стонет с закрытым ртом и этот звук действительно жалок, – но в то же время, он заставляет меня буквально задыхаться. Я едва успеваю прийти в себя, прежде чем я могу себя выдать. Его движения стремительны и беспорядочны, в отчаянном стремлении достичь удовольствия - и я вижу, как оно остается неуловимым, как это всегда бывает. Даже когда ты кончаешь, ты чувствуешь, что чего-то не хватает, чувствуешь себя обманутым, словно это не совсем то, что ты хотел получить, - просто потому… просто потому, что рядом с тобой никого нет. От этой мысли что-то переворачивается у меня внутри. Я не осознаю, что делаю, когда шагаю вперед и протягиваю руку. Это не жалость… и не сочувствие… даже не желание унизить его, которое владело мной, когда я вошел. Я не знаю, почему я это делаю, и у меня нет времени об этом подумать.

Я кладу ладонь на его член, вместо его собственной руки, – и провожу вдоль всей длины. Его реакция ужасна. Как будто я ударил его – и, Мерлин, я тут же осознаю глупость своего поступка. Не самая удачная идея – сообщать о своем присутствии в такой момент, подобным образом. Все тело Снейпа содрогается, по нему пробегает дрожь, его глаза широко распахиваются - черные, удивленные и все еще затуманенные настигшим его удовольствием. Он даже не узнает меня, - когда его тело снова содрогается, в приступе невыносимого удовольствия, - и он инстинктивно, даже не сознавая этого, поднимает бедра навстречу моей руке. Он откидывает голову назад и издает хриплый крик, громче, чем что-либо слышанное мной до этого – крик удовольствия и ярости, - и горячая струя ударяет в мою руку, густо покрывая пальцы. Запах такой сильный, что вызывает у меня дрожь, - так близко отчетливый запах чужого оргазма – и это длится и длится, потому, что я продолжаю двигать рукой, вытягивая это из него, как я знаю, он никогда не смог бы сделать сам.

Наконец, его тело обессилено опускается на кровать, его кадык двигается, как будто он пытается сглотнуть, или сказать что-то. А затем он резко вскидывает голову, уставившись на меня - с глубочайшей смесью страха и презрения, какую я только мог представить.
- Ну что ты за ублюдок, Люпин!

***

А чего еще я мог ожидать? Я бы ненавидел любого, кто вмешивается в мою личную жизнь подобным образом – а для него я всегда был врагом, мерзким созданием. Это было действительно глупо с моей стороны, - и как только подобное могло прийти мне в голову?.. Волна сожаления, накрывающая меня с головой, по силе может сравниться только с чувством неловкости, которое я испытываю. Мы оба испытываем, по-видимому. Это даже забавно, как он отползает от меня, подтягивая худые ноги к груди, безуспешно пытаясь нашарить свою мантию, чтобы прикрыться, - как будто я видел недостаточно. Он наставляет на меня палочку.
Я вздыхаю. Моя рука вымазана в его семени, мой член все еще напряжен, и я совсем не готов принять все, что Снейп хотел бы со мной сделать.
- Успокойся, Снейп. Нечего строить из себя оскорбленную невинность.

Он смотрит на меня, на мгновение потеряв дар речи от злости и шока. Есть вещи, которые я могу – и хочу – сказать. Например, «ты должен быть счастлив, что кто-то наконец-то коснулся тебя». Или «У тебя есть что-нибудь дезинфицирующее, чтобы вымыть руку?» Я бы сказал это, если бы Сириус был жив, и мы могли потом вместе посмеяться над этим. На какой-то момент я представляю его красивое веселое лицо. И вместо этого произношу:
- Что сделано, то сделано. Я могу извиниться, а затем мы может притвориться, что ничего не произошло… если ты хочешь.

Я не знаю, почему я добавляю последние слова. Как будто мне есть дело до того, что он хочет. Чтобы там Снейп ни собирался сказать, мои слова его прерывают, – он еще больше бледнеет, а потом шипит:
- У тебя всегда хорошо получается притворяться, что ничего не произошло, да, Люпин?
Я закатываю глаза. Это так на него похоже – всегда делать обобщения, всегда намекать на что-то якобы значительное, даже когда он сидит здесь обнаженный и тяжело дышащий, а я только что совершил с ним самый интимный акт… против его воли.
Нет, пожалуй, мне не стоит так об этом думать.
- У тебя есть другие предложения, Северус?
Три года назад, когда я начал преподавать в Хогвартсе, я взял за правило звать его по имени. Что-то вроде протянутой руки примирения. Стоит ли говорить, что он не принял ее. Но я все еще продолжаю звать его по имени иногда. По крайней мере, это выводит его из равновесия.

- Да, Люпин. Иди и утопись.
Я фыркаю, и тут же спохватываюсь. Это не очень привычно: смеяться над его словами, вместо того, чтобы смеяться над ним. Но он, в самом деле, очень забавный, если подумать. Он выглядит так, будто я снова оскорбил его.
- Плохая идея, Северус. Что-нибудь еще?
Глядя на его руку, сжимающую палочку, я подношу свою ладонь по рту и пробую липкую беловатую жидкость кончиком языка. Вкус чуть горьковатый и очень сильный и… довольно приятный. Не знал, что когда-нибудь так подумаю. Глаза Снейпа распахиваются еще шире.
- Знаешь, у меня есть предложение, - говорю я. Он с трудом сглатывает. – Я не имею в виду ничего личного. Думаю, меня уже не хватит на что-то личное. Но… я могу быть полезным для тебя. А ты можешь быть полезным для меня.

Его ноздри раздуваются, губы дрожат, и он выглядит так, будто собирается ударить; но не делает этого. Затем очень медленно палочка опускается, и он прислоняется к изголовью кровати.
- Полезным, - повторяет он.
- Точно.
Моя рука перепачкана в его семени, и я слегка раздвигаю ноги, как будто ненароком демонстрируя ему выпуклость на брюках. Его темные глаза сощуриваются, он смотрит на меня, словно проверяя, взвешивая в уме, не собираюсь ли я сыграть над ним шутку. Но я не собираюсь. Честно. Я имею в виду то, что говорю – даже если я сам почти не верю в это. Мои друзья, с которыми мы разыгрывали шутки, ушли. Здесь в подземельях - только я и он. Такова жизнь – остается лишь принять это. Затем он осторожно кивает – и моя челюсть едва не падает от удивления – потому что на самом деле я не думал, что он согласится. Я не подумал, что я буду делать, если Снейп согласится. Во что я ввязался?.. Сириус смеялся бы до смерти.

Но отступать мне некуда, - если только я не хочу, чтобы он использовал против меня свою палочку, - после того, как он принял мое предложение. А может, я таю мысль о том, что это, что бы это ни было, возможно хотя бы ради физического удовольствия… В его комнатах довольно сумрачно, я даже не буду видеть его. Нехорошая мысль – как обращение к Сириусу, словно я пытаюсь оправдаться в его глазах. Лицо Снейпа так сосредоточено, полно такой решимости, - как будто от него требуется чудовищное усилие чтобы дотянуться до молнии моих брюк. Собираясь вернуть услугу, по-видимому. Я делаю над собой усилие, чтобы не отпрянуть.
- Не сегодня, - говорю я. – В другой раз, ладно?
Я даже не знаю, будет ли следующий раз.
- Как хочешь, Люпин, - холодно говорит Снейп, но его голос звучит не слишком уверенно.
- Замечательно.

***

Так это и началось. Не было соглашений, уговоров о времени, - но когда я слышу, как он включает воду в ванной, чувствую слабый запах его шампуня, я выхожу из своих комнат и иду к нему, открывая дверь паролем, который он мне никогда не давал, но который - он знает - мне известен. Он ждет меня в постели, почти в полной темноте – и когда я сбрасываю одежду и проскальзываю к нему, остаются только наши руки, говорящие, ласкающие, касающиеся тел с необыкновенной точностью.
Только руки, - никогда губы, или что-нибудь еще – мы не готовы к этому уровню близости. Только взаимная мастурбация, это немного отличается от самоудовлетворения.

Нет, сильно отличается. Я не знаю, как это объяснить – но это совсем другое, когда ты не один в такие моменты, когда чувствуешь, как чье-то тело прижимается к твоему, слышишь чьи-то вздохи, чередующиеся с твоими. Даже если это всего лишь Северус Снейп. Даже если это всего лишь Ремус Люпин. Я изучаю его тело, в то время как он изучает мое. Как его дыхание сбивается, и он прижимается ко мне, когда я касаюсь этой точки на внутренней поверхности его бедра кончиками пальцев. Как он вздрагивает и выгибается дугой, когда я провожу ногтями по его соскам. Каким удивленным он выглядит каждый раз, когда оргазм настигает его – все еще не в силах привыкнуть к тому, что это происходит без его прямого участия.

Он действительно неопытен. Или скорее, его опыт ограничен, - но я не возражаю. Он честен в постели, этого у Снейпа не отнять. Чтобы он не думал обо мне вне постели, в ней он старается сделать мне как можно приятнее. Он дает столько, сколько получает. Что ж, это честная и удовлетворяющая обоих сделка. И когда я кончаю, прижав лоб к его груди, вдыхая его запах – это так хорошо – во мне просыпается голод: я хочу больше, больше его тела, больше прикосновений. Тогда мне все равно, кто он, и как он выглядит, и что сказал бы Сириус. Это просто опьяняющее удовольствие чувствовать, как кто-то отвечает на твои ласки, слышать стоны, вызванные наслаждением, которое доставляют твои пальцы.

***

Эта близость затягивает. Я даже не думал, что так изголодался по прикосновениям, по возможности быть с кем-то. Доходит до того, что я не могу отделить дневную жизнь от ночных приключений и погружаюсь в мечты во время обеда в Большом Холле или на собрании Ордена, в то время как Снейп как обычно язвит и бросает на меня хмурые взгляды. У него, по-видимому, таких проблем не возникает. Я думаю о нем, лежащем в постели, в этом тусклом свете, которого едва хватает на то, чтобы не налетать на мебель – его худое лицо с выдающимися скулами так сосредоточено, когда приближается оргазм – его губы прикушены: яркие, немного припухшие. Я никогда не касался его губ своими…
Он лежит, а я располагаюсь над ним, опираясь на руку. Его нога согнута в колене и слегка отведена в сторону, чтобы дать мне лучший доступ, а его рука скользит по моему члену, вся в этом скользком масле, которое он использует, а пальцы другой руки пробираются дальше к промежности и даже между ягодицами. Его руки не испытывают никакой неприязни ко мне, они горячие, дерзкие, иногда неловкие, но никогда намеренно враждебные.

Его глаза распахиваются и закрываются в этом неподражаемом удивительном восторге, лишь мельком останавливаясь на моем лице, - и я спрашиваю себя, видит ли он меня, существует ли для него что-нибудь еще, даже когда моя рука настойчиво гладит и трет его член. Темная Метка на его предплечье еле заметно светится в тусклом свете. Мы никогда не разговариваем. Я не имею в виду какие-то обсуждения. Мы ни говорим друг другу ни слова, даже обычных банальностей, вроде «еще» или «вот так». Кажется, мы боимся, что одно слово повлечет за собой другое, а разговор будет означать, что нам есть, что сказать друг другу. Между нами есть что-то, что лучше не затрагивать, о чем лучше даже не думать, лежа в темноте, когда наши тела прижаты друг другу в испепеляющем желании.

Вместо этого, мы крайне изобретательны в создании системы невербального общения. На самом деле она предельно проста – удивительно, как мало нужно говорить в постели, чтобы тебя поняли – даже с человеком, который тебя не понимает вообще.
Когда я не в настроении для другого раза, я просто встаю и ухожу после того, как мы заканчиваем. А если же у него нет настроения – он поднимается и идет в ванную, завернувшись в свой халат, и закрывает за собой дверь – и это знак, чтобы я уходил. Но иногда мы оба остаемся. Мы лежим рядом почти в полной темноте и ждем, пока наше дыхание выровняется. Есть какое-то тихое удовольствие просто лежать вот так – в тишине, в покое, без слов. Мы ничего не должны друг другу, даже беседу.
Мы так близко, что почти соприкасаемся - его тонкая рука с моей рукой. Почти, но не совсем – я чувствую жар его тела, но все же между нами есть дистанция.

Искоса глядя на него, я вижу острые черты лица, смягченные недавним удовольствием, спутанные волосы, разметавшиеся по подушке. И иногда мне хочется пропустить их сквозь пальцы, чтобы выяснить какие они на ощупь, когда чистые. И что-то сжимается в груди при мысли, что я никогда этого не сделаю.
А затем я протягиваю руку и кладу ее на его уставший член, и он вначале издает протестующий звук, потому что его орган еще слишком чувствителен, а может, это я не слишком осторожен. Но потом его плоть напрягается под моими прикосновениями, и он начинает помогать себе бедрами, толкая в мою ладонь, и я чувствую, как он находит мою собственную эрекцию в темноте…

***

В последнее время Хогвартс никогда не пустует. Все приходят и уходят, и можно встретить самых странных людей в неожиданных местах. В комнате, загроможденной старыми партами, я натыкаюсь на Молли Уизли и Тонкс, поглощенных беседой. Волосы Тонкс ярко желтые с зелеными прядями, а на ее мантии больше заплаток, чем на моей, только они из такой яркой ткани, что можно не сомневаться – они нашиты специально. Может это новая мода, или что-нибудь в этом роде. Она резко оборачивается, заслышав мои шаги, и ее милое личико розовеет.
- Ремус, - она хихикает.
- Здравствуйте, дамы. Обещаю никому не выдавать ваших секретов.
Лицо Тонкс из розового становится малиновым.
- Я… мне пора! – Она хватает свою сумку и бросается к двери, как будто за ней гонятся.
- Ты ей нравишься, Ремус, - сердечно говорит Молли, как только захлопывается дверь.

Я непонимающе гляжу на нее. Она должно быть шутит. Тонкс? Тонкс, у которой всегда такое милое и немного озорное выражение лица, которая тут же перестает превращаться, когда я вхожу, и каждый раз, когда я ее вижу, появляется с новым цветом волос, но ни разу не спросила меня, какой из них ей больше идет…
Невозможно. Просто… невозможно. Такие вещи не случаются. Не тогда, когда с одной стороны – молодая, красивая, веселая и независимая девушка, а с другой – потрепанный жизнью, уставший оборотень, лет сорока и чувствующий себя на все четыреста.
- Это абсурд, Молли, – ровно говорю я.
В ее глазах бесконечная доброта и что-то похожее на жалость.
- Вовсе нет, Ремус.

***

Ночью длинные пальцы Снейпа скользят вдоль моих ребер к спине, где принимаются исследовать густую сеть шрамов. Это неожиданно и может показаться случайностью, только Снейп ничего не делает случайно. Кончики его пальцев - теплые и немного шершавые – осторожно вычерчивают линии на моей коже, тишина нарушается лишь моим участившимся дыханием, в то время как другая его рука трудится над моим членом. Но то первое его прикосновение значит для меня намного больше, чем второе. По какой-то неясной причине, мягкое касание его пальцев посылает разряд такого невероятного удовольствия, что я содрогаюсь и упираюсь лбом в его твердое плечо, заглушая долгий, мучительный стон.
Его тоже настигает судорога, такая сильная, что он едва не спихивает меня, и мне хочется прижать его к кровати, пока его семя растекается по моей руке и животу, - и от этого оргазм кажется двойным – его отражается в моем, очень сильный и длится долго.

А затем я чувствую себя выжатым и уставшим, неспособным пошевелить даже пальцем. И во рту какой-то странный солоноватый привкус, и мне требуется немало время, чтобы сообразить, что произошло – я сомкнул челюсти на ключице Снейпа.
Его голос доносится до меня словно издалека.
- Люпин. Если у тебя чешутся зубы, я могу дать тебя резиновую игрушку.

Мерлин… он заговорил. Его голос не хриплый или страстный, - скорее немного раздраженный – и я не могу понять, почему я так рад его слышать. Я осторожно разжимаю зубы. Укус выглядит болезненным, и на какой-то миг у меня возникает смешное желание утешить боль поцелуем. Невозможно. Я выбираю лучшее, что можно сделать.
- Это безопасно, - говорю я. – Я имею в виду, сейчас не полнолуние.
- Думаешь, я этого не знаю? – высокомерно говорит он. Мне не нужно смотреть на него, чтобы представить, как он свысока глядит на меня. - До полнолуния еще тринадцать дней. Я почти хочу, чтобы он не добавлял этого, не хочу знать, что ему это известно, - с такой точностью, до дня. Я напоминаю себе, что он должен знать, - в конце концов, он варит Волчье Зелье, - но я не могу выбросить это из головы… каким-то образом, вместе с деликатным прикосновением его пальцев к моим шрамам это означает нечто большее.

И неожиданно всплывает мысль, которую я так долго старался спрятать поглубже. Могло ли быть иначе? Мог ли быть другой путь, другой мир – где он не был бы таким враждебным и раздражающим, где мы могли бы быть друзьями, где для меня не начались бы беды еще до Хогвартса, где мы могли бы с самого начала быть на одной стороне - без презрения, недоверия, страха и предательства? Мир, где Джеймс был бы жив, и Сириус был бы жив, и Питер был бы героем – а я мог бы гордиться собой, а Снейп не был бы такой сволочью… Он сволочь, но я не могу перестать думать, что он заслуживает больше… больше, чем я могу дать.

Я осторожно скатываюсь с него, оставаясь достаточно близко, чтобы чувствовать его тело, лежащее рядом. Он не двигается, не встает, и я тоже остаюсь… что ж, еще один раунд? Через полчаса, или около того, после небольшого отдыха.
- Я был бы благодарен, если бы ты что-нибудь сделал со своей привычкой наваливаться на меня всем своим весом, - говорит он. – Ты, вероятно, считаешь себя худым, но веришь или нет, ты довольно тяжелый.
Я фыркаю. Не из-за его слов - даже не из-за его тона, который обычно звучит как «убирайся-из-моей-жизни-Люпин», из-за чего-то… чего-то… Ты хочешь заставить меня поверить в то, что тебе это не нравится, думаю я, но не осмеливаюсь произнести это вслух.
- Как скажешь, - кротко говорю я.

***

За несколько минут до начала собрания, пока мы поджидаем Альбуса, Тонкс, чьи волосы сегодня ослепительного оттенка – синий электрик – склоняет голову набок и мечтательно говорит, ни на кого не глядя:
- Я слышала, у Розмерты новый сорт сливочного пива – очень вкусный.
Возникает небольшая пауза – в тишине я слышу собственное дыхание. И почти физически ощущаю взгляд Молли, даже не оборачиваясь, - пронзительный, настойчивый, ободряющий. И скорее под влиянием этого взгляда, больше, чем из-за чего-то еще, я неловко говорю:
- Мы можем как-нибудь продегустировать его вместе.
Я говорю это так тихо, что Тонкс может проигнорировать мои слова, если хочет. Но ее темные глаза вспыхивают, и я чувствую, как что-то переворачивается у меня в груди – что-то, что я думал, никогда больше не почувствую.

- Здорово! Когда? Как насчет сегодня, раз я уже здесь?
И вот мы сидим за столиком, и я, в общем-то, не знаю, каков на вкус этот новый сорт сливочного пива, и на нас иногда бросают взгляды: любопытные, но не осуждающие, а скорее одобрительные. И Тонкс мило улыбается мне, в ее высоком голосе тоже звучит улыбка, мне кажется, словно я попал в мечту… не мою мечту, мои никогда не бывают такими чудесными, но в чью-то еще: свидание (мое первое свидание за несколько лет), красивая девушка, явно симпатизирующая мне, - в ее словах такой намек, что даже я не могу пропустить его – и я смутно сознаю, что отвечаю тем же.
Позже, на полпути от Хогсмита к Хогвартсу, мы останавливаемся и глядим друг на друга – и я почти без страха беру ее лицо в ладони. Ее щеки жемчужно-белые по сравнению с моими руками, ее глаза сияют, она слегка трется щекой о мою ладонь - и мне не нужно другого знака.

Я целую ее – на ее мягких губах сладкий вкус карамельного пива, - да, это новый сорт, - и неожиданно ее руки обвиваются вокруг моей шеи, и ее дыхание учащается, и она прижимается губами к моим губам, жадно отвечая на мой поцелуй.
Она хочет меня… меня… это чудесная мысль. Она выбрала меня, сама, - непонятно по какой причине, но она хочет меня, Ремуса Люпина, со всем тем багажом, что у меня за плечами – не просто молчаливого партнера в темноте, с которым никогда не перебрасываешься словом. Кровь приливает к моим щекам, к моему паху – и нежно держа в ладонях ее лицо, - такие хрупкие косточки, такая нежная кожа - я знаю, что никогда не причиню ей боль. Она Метаморф, она со мной в безопасности.

Может ли это быть на самом деле? Неужели она предлагает мне то, что я никогда не надеялся получить. Нормальность… здоровые отношения… красивого, заботливого человека рядом со мной… может, семью? Она так привлекательна, и я знаю, что смогу полюбить ее без всяких проблем. Она красивая, и сильная, и умная – что в ней может не понравиться? И она хочет меня…
Поцелуй прерывается, и она опускается на пятки – она стояла на цыпочках. В ее глазах прячется робкая улыбка, она касается своих губ.
- Вау… Ремус, это было здорово.

Это приятно, когда кто-то зовет тебя по имени таким голосом, хриплым от страсти и удовольствия. Я не знаю, что ответить. И не знаю, что мне теперь делать. Пригласить ее к себе? Или нам стоит вернуться обратно к Розмерте и снять комнату? Или это слишком рано? По какой-то причине, я не могу сделать ничего из этого. А потом ее маленькие ладошки крепко сжимают мои ладони.
- Спасибо тебе. Это был прекрасный вечер. Скоро увидимся.
Это так мило с ее стороны – дать мне возможность отступить. Я должен отблагодарить ее в следующий раз. Она поворачивается, снова поднося руку к губам, и за миг до того, как она аппарирует, я снова слышу ее смешок.

***

Я возвращаюсь в себе уставший и возбужденный. Близость Тонкс, ее стройного тела, прильнувшего ко мне, действительно пробудила что-то во мне. Но стоит мне услышать знакомые звуки льющейся воды в ванной Снейпа, тихое звяканье флакона с шампунем, как мне становится холодно, а эрекция пропадает. Я не могу пойти туда. После Тонкс, после того, как она была со мной так чиста и искренна – это значило бы осквернить все, что между нами происходит. Она доверяет мне, она рассчитывает на то, что я буду таким, каким она меня видит. И мои ночные встречи со Снейпом не входят в тот образ, который она себе представляет.
Это так просто. Тонкс предложила мне все – она предложила мне себя, предложила нормальную жизнь – разве не об этом я всегда мечтал? Она подарила мне шанс жить одной жизнью днем и ночью, а не извращенные сексуальные отношения с кем-то, кто тебе не нравится и кто ненавидит тебя.

Снейп никогда мне вообще ничего не предлагал - так с какой стати я должен сомневаться в том, что выбрать? Он никогда не говорил, что это важно для него… Это было просто соглашение. Взаимовыгодное соглашение. Что делают, когда соглашение перестает удовлетворять? Разрывают его. Все просто.
Хорошо, что я знаю: не будет вопросов, упреков, сцен. Между нами ничего не изменится. Он был вздорным со мной, когда мы спали вместе – он просто останется таким же. А его вздорность я могу выносить – в конце концов, у меня в этом большой опыт.
Я приходил к нему, потому что хотел этого. Я могу перестать приходить, когда расхочу. Я же не разбиваю ему сердце, верно? При условии, что у него вообще есть сердце.

Я слышу запах апельсина и корицы и невольно задерживаю дыхание. А его легкие шаги – кажется, я никогда не слышал их так отчетливо. Скоро он поймет, что я не приду. Что ж, предельно красноречиво - и больше ничего говорить не надо. Он просто вернется к тому, что было раньше. Я сжимаю зубы, стараясь не слушать – и действительно, мне не обязательно слушать, надо только отойти к противоположной стене. И я делаю это. Я ложусь в постель и накрываюсь одеялом с головой, хотя это уже излишне. Я засыпаю в духоте, и всю ночь мне снится нескончаемое полнолуние.

***

Утром все уже знают. Я понимаю это, когда еще немного сонный вхожу в Большой Зал, и вижу добродушные улыбки. После восьмого вопроса о новом пиве Розмерты, я уже не знаю, смеяться или быть раздосадованным. Снейп немного опаздывает – он входит и окидывает меня обычным презрительным взглядом. Ничего не изменилось – я проигрываю это в уме, пытаюсь найти подтверждение. Абсолютно ничего, он все так же ненавидит меня – в его глазах нет ничего похожего на боль. Боль… Я не сделал ему больно, между нами ничего нет – у меня есть право на счастье, на нормальную жизнь. Это было просто…просто взаимная мастурбация, мы воспринимали друг друга, как инструменты, чтобы снять напряжение. Моя потребность в нем отпала – ну так что? Он бы сделал со мной то же самое, не задумываясь ни на секунду.
Он садится на свое место, одарив перед этим всех сидящих за столом тем же злобным взглядом, и я немного расслабляюсь. Его руки немного неловко управляются с тарелкой и чашкой – утро это единственное время суток, когда его длинные худые пальцы слегка неуклюжи.

Во рту у меня пересохло, я качаю головой и отхлебываю кофе.
- Поздно лег вчера, Северус? – бодро спрашивает Флитвик. - Что тебя задержало? Свидание, как у Ремуса?
Кто-то смеется. Снейп бросает ложку, поднимает голову и хмуро глядит на компанию. Его темные глаза прищурены, как будто он и правда еще не достаточно проснулся, чтобы понять, о чем идет речь – и я чувствую, как внутри у меня что-то обрывается.
- Свидание? – я хотел бы, чтобы это не звучало так озадаченно.
- Да. Тебя нужно посмотреть значение этого слова в словаре?
- Кажется, Тонкс заинтересовалась Ремусом, - вмешивается Минерва.

Я гляжу в тарелку, слегка нахмурившись. Я не собираюсь поднимать глаза; если я не смотрю, я все еще могу верить в то, что ничего не происходит. Пора бы привыкнуть, что это не сработает, еще со школы – но я все еще продолжаю так поступать.
- Ему будет хорошо с ней, - говорит Флитвик.
Наступает пауза, и в тишине отчетливо слышно, как Снейп бормочет:
- Некоторые люди, по-видимому, так отчаянно нуждаются в любовнике, что готовы связаться даже с оборотнем.
- Северус! – возмущенно говорит Минерва. Я опускаю голову еще ниже и фыркаю.
Это даже забавно, если подумать - как шутка над собой – болезненный юмор, от которого мне становится не по себе, и я думаю, не попросить ли мне Альбуса переселить меня. Это бы все упростило, не так ли?

***

Это полнолуние было непростым – и мне не по себе, когда я, наконец, спускаюсь в Большой Зал на завтрак. Еда пахнет слишком сильно, но по вкусу напоминает бумагу, несмотря на то, что я должен быть голоден. Шум голосов напоминает отдаленное жужжание, я не могу различить ни слова. Только через какое-то время до меня доходит, что место, которое обычно занято, место, на которое я всегда старался не смотреть – пусто. Нет ни его тарелки, ни чашки – ничего. Я оборачиваюсь и смотрю – и каким-то образом Альбус догадывается, о чем я хочу спросить еще до того, как я успеваю открыть рот. Его голубые глаза за стеклами очков в форме полумесяца глядят так понимающе и печально.
- Он не вернулся, - говорит он.

Мои губы округляются, чтобы сказать «О!», но не произносят ни звука.
- Передай мне хлеб, пожалуйста, - говорит кому-то Минерва.
Некоторое время я борюсь с неповинующимся голосом.
- Вы имеете в виду что… что он остался на… стороне Сами-Знаете-Кого? – это единственный шанс, единственная надежда, за которую я цепляюсь.
Альбус качает головой и яркий утренний свет отражается в стеклах его очков.
- Я не думаю, что это тот случай.
Он не думает… но почему? Почему он так ему доверяет? Почему он так уверен, что… Этого не может быть. Просто не может быть.
- Но вы не…
Что «не»? Я не могу заставить себя сказать это.
- Еще нет, - говорит Альбус.
Но если они не нашли… как он может знать… о боже, я не могу дышать, как будто что-то острое застряло у меня в горле и режет его, - и я говорю хрипло:
- Когда?
- Три дня назад, - говорит Альбус.
- Как поживает прекрасная молодая леди, мистер Люпин? – спрашивает Флитвик. – Ее, кажется, зовут Нимфадора?

***

Я сажусь в постели, бездумно уставившись в темноту. Одеяло тесно сдавливает грудь, душит меня. Образ Большого Зала, залитого светом, слишком медленно растворяется перед глазами. Я издаю стон и закрываю лицо руками. Мои волосы спутались и пропитались потом. Кошмар. Что здесь нового? Но облегчение буквально распирает меня изнутри – облегчение, подобное которому я чувствую лишь, когда вижу рассвет третьего дня моих трансформаций – что это ушло и не вернется еще так долго, что кажется почти никогда. Сон… это неправда. Он в безопасности… по крайней мере, пока. Так ли это? Неожиданный страх парализует меня, нерациональный и такой сильный, что я не могу с ним справиться. Наверное, все эти предсказания и пророчества повлияли на меня. Как во сне, я встаю и иду к двери. Я бы остановился, если бы позволил себе задуматься над тем, что делаю – но я не позволяю.

Всего лишь несколько шагов от моей двери к его – из-под нее не пробивается свет, не доносится ни звука – и мой страх возвращается с новой силой. Что если он ушел? Что если он не… вернется? Пожалуйста, пожалуйста, я не хочу потерять его… я не могу. Так много вещей было отнято у меня – может быть потому, что я никогда не умел держаться за них. Я потерял все, что было мне дорого. Я не хочу больше терять. Я не отпущу его. Я говорю пароль, но дверь не открывается, и по какой-то причине, это заставляет меня почувствовать такое горе, такую потерю. А чего еще я ожидал – после того, как перестал приходить к нему? Я упрямо трясу головой – и моя рука поднимается, сжимается в кулак и обрушивается на дверь с громким глухим звуком. Хорошо, что в подземельях никого больше нет, было бы сложно объяснить, почему я это делаю.

Ну же, открывай, я знаю, что ты там! Я знаю? Я хочу верить в это, отчаянно хочу, я не позволю себе верить во что-либо другое. Моя рука, колотящая по двери, немеет, но я не собираюсь останавливаться – и вдруг неожиданно дверь распахивается.
Снейп стоит передо мной, запахнувшись в свой бархатный халат, и в ярости косится на меня прищуренным взглядом. На его щеке красный след от подушки, а волосы похожи на перья дохлой вороны.
- Ты соображаешь, что делаешь, Люпин?
Снейп как всегда на высоте. Целый, невредимый и злой. А его волосы сальные – интересно, что он с ними делает, чтобы они так выглядели?
- Ты представляешь, который час?

Не представляю. Теперь, когда я вижу его – и больше не чувствую, будто что-то душит меня – то начинаю осознавать, как глупо я должно быть выгляжу. Босиком, в распахнутой на груди старой пижаме. И я могу видеть ночную рубашку Снейпа из-под его халата. Он оценивающе смотрит на меня, будто прикидывая, стоит ли тратить на меня «Аваду Кедавру».
- Чего ты хочешь, Люпин?
Убедиться, что ты жив? Он меня убьет, если я скажу это. Я не могу произнести эти слова, даже если это правда.
- Я просто… я…- Ради Мерлина, придумай что-нибудь! - У меня страшная мигрень, я подумал, что у тебя может быть какое-нибудь зелье…

Он втягивает воздух с таким свистящим звуком, что становится ясно, что мой ответ неудачен. Несколько секунд он сверлит меня взглядом, в котором не может быть больше отвращения, чем уже есть.
А затем начинает:
- Мигрень, Люпин? Ты приходишь и будишь меня в три часа ночи, потому, что у тебя мигрень? И что потом – ты будешь звать на помощь, если прищемишь палец? У некоторых нет неограниченного времени для отдыха и развлечений, как у тебя, Люпин… Он выплескивает оскорбления безжалостными, отточенными ударами, но по какой-то причине – может, из-за чувства облегчения, или из-за того, что сейчас ночь – его голос убаюкивает меня. Я закрываю глаза и слегка покачиваюсь, и мне кажется, но я не уверен, что на моих губах – легкая улыбка.
- Чего еще от тебя можно ожидать, кроме вопиющего пренебрежения к личной жизни других, Люпин…

Его голос неожиданно обрывается. Я открываю глаза. Снейп уставился на меня так, будто я какое-то опасное создание, с которым он не знает, как себя вести, и которое может напасть на него.
- Что ты делаешь? – шипит он.
- Что?
- Ты спишь у меня на пороге.
- О...
Он с отвращением трясет головой, его грязные черные волосы хлещут его по щекам. Его бледные губы искусаны – и неожиданно это напоминает мне, как выглядел мой укус на его ключице – темный, наполненный кровью… Я спрашиваю себя, убрал ли он его, когда понял, что я не собираюсь больше приходить.
Мои щеки горят, и, наверное, он что-то замечает в моих глазах, потому что он внезапно краснеет и даже отступает на шаг, впрочем, тут же опомнившись:

- Убирайся, Люпин! Иди! Иди спать!
- Угу, - говорю я – и прохожу мимо него в комнату.

Он слишком озадачен, чтобы остановить меня, и я иду прямо к его смятой постели, с отпечатком его головы на подушке и одеялом, еще хранящим тепло его тела. Я проскальзываю в кровать и осторожно устраиваю голову на подушку.
Его шаги быстро приближаются.
- Ты окончательно спятил, Люпин?
Я гляжу на него снизу вверх. Странная перспектива: я лежу на кровати, а он стоит надо мной, его лицо непроницаемо, губы плотно сжаты, и какое-то странное беззащитное выражение в глазах.
- Я так не думаю, - говорю я.
- Тогда что?
Я чувствую себя плохо, потому, что не знаю, что на это ответить. Мне все еще не по себе от выбора, который я сделал – возможно, первого решительного выбора в моей жизни.

- Понятно, - на его губах мелькает что-то похожее на улыбку – недобрую улыбку. – Пытаешься работать на два фронта, да?
- А?
- Сидеть на двух стульях, - добавляет он раздраженно, - стрелять из двух стволов …
Ах, это.
- Нет, - мягко говорю я. – Только из одного. Пожалуйста, пойми.

Кажется, он понимает – его лицо искажается от боли, и это гримаса, которую я обычно посчитал бы уродливой, заставляет мое сердце сжаться. Я не хочу причинить ему боль… только не сейчас.
Но почему он должен мне верить? Он неуверенно топчется возле кровати, как будто не знает, что ему делать. Как будто бы он не может выкинуть меня отсюда, если решит это сделать. В полумраке его лицо кажется угрюмым, возмущенным, - и каким-то беззащитным.
- Ты хочешь, чтобы я поверил в то, что ты знаешь, что делаешь, Люпин?
- Я знаю, что делаю.
Может, и не знаю. Но я делаю это. На его лице возникает почти детское выражение – как у нескладного, нелюбимого ребенка, который решает, стоит ли еще раз поверить в сказки.

- Мне на самом деле нужно поспать, – говорит он, - и если ты настаиваешь на том, чтобы занять мою кровать…
Ради Мерлина, это всего лишь кровать, это не должно быть… но я хорошо знаю, что это значит - публичное заявление, обещание – для меня, для нас обоих. Я лежу очень тихо и жду.
- Я не нуждаюсь в твоей благотворительности, Люпин.
- Это хорошо. Потому, что я не занимаюсь благотворительностью, как ты знаешь.
- И если ты думаешь, что я собираюсь мириться с твоим храпом и стягиванием одеяла…
- Я не храплю, - говорю я и понимаю, что улыбаюсь. Иди сюда.

Я слышу, как дверь тихо закрывается за ним, и через мгновение свет становится совсем тусклым. Я смотрю, как он медленно стягивает халат, оставаясь в ночной рубашке. Его лицо ничего не выражает, но линия скул указывает, что его зубы крепко сжаты. Я ловлю себя на том, что прикусил изнутри щеку. Это непросто. Это ненормально. С Тонкс все было бы легко – но я потерял право на это. Я никогда не хотел причинить ей боль, но, похоже, сделал это. И Молли будет разочарована. И я даже не хочу думать, что скажут остальные, когда узнают обо мне и Снейпе. Узнают ли они? Или мы продолжим держать это в секрете, как что-то непристойное и грязное?

Снейп проскальзывает под одеяло, и лежит неподвижно, очевидно без сна. Как и я, впрочем. Какое-то время он упорно хранит молчание с решительным видом, будто собирается сказать что-то и не уверен в своем голосе.
- Я хочу, чтобы ты запомнил, Люпин, что это была твоя идея.
«И не смей винить меня, если это не сработает», - повисает в воздухе.
- Вовремя замечено, - говорю я.
Его лицо, в обрамлении темных волос очень бледное, черные глаза упрямо глядят в потолок.
- Nox, - шепчу я.
Через несколько долгих минут он тихо выдыхает:
- Спокойной ночи, - и в темноте его голос звучит чуть менее напряженно.
- Угу, - говорю я.

Под одеялом я осторожно нахожу его холодную, сжатую в кулак руку. Он вздрагивает, как будто хочет отодвинуться, но так и не делает этого, и его кулак медленно разжимается, позволяя мне переплести его пальцы со своими. Это единственное место, где наши тела соприкасаются. Я засыпаю, держа его руку в своей.